Безумная (СИ)

— Ещё как поедешь, Владик, — звучит как-то кощунственно из её уст. — Энергетика будет чище без тебя на свадьбе, — раскаляется вместе с солнцем. — Хоть на одну траурную рожу меньше. И папа желал тебя видеть.

***

Владу высаживают напротив ворот городской клинической больницы под двадцать третьим номером; только Петька шепчет «прости».

Бахилы, ступени, белые халаты, запаянные палаты.

И по истрепавшемуся на языке «Вишневецкий Мирон Дмитриевич» на каждом этаже.

Такого пациента нет.

Сукины дети.

Все.

Могла бы догадаться по тому, как лица гостей в квартире были удивительно расслаблены.

Такси везёт её в усадьбу, где пройдёт свадебная попойка. В салоне автомобиля чувствует себя заброшенной и одинокой; у бабы Веры взяла сто очков форы (едва ли старушка может побороться с ней за звание «брошенка года»).

Влада готова проклясть род Вишневецких за одиночество, но голос матери в ней призывает любить врагов своих.

***

— Как я заебался в этом смокинге, Владик, — Петька, изнывая от жары, оттягивает чёрную бабочку на шее. — Прости меня…

Он такой же, каким был в прошлом мае, только чуточку в смокинге, чуточку женат, чуточку под каблуком Катерины.

— Новое положение обязывает, терпи, — ей есть, что ему предъявить, но это уже не важно.

Боль по утраченному Никонову во Владе рассасывается со слов тучной женщины, регистрирующей брак, — «готов ли ты…»; регистрацию которого она не видела.

Крышка гроба заваривается сваркой; кое-где для прочности забивается гвоздями.

Она, может, достанет его тогда, когда он разведётся; может сама ляжет в соседний, когда выйдет замуж.

Перед Владой проносятся бутылки с шампанским. И всё становится изумрудным, не потому что май выкрашивает лесные стены в зелёный, а потому что она смотрит сквозь стёкла бутылок, или сама влезает внутрь через узкие проходы горлышек.

Они пьют с Павлом Дмитриевичем.

В свете мигающих алкогольных софитов он не кажется ей оцыганенным самогонщиком сорока двух лет. Его побрили в принудительном порядке, промыли водочные вены крепким кофе, заставили пойти на обман ради Катерины.

На торжественной части он предавался унынию (из рассказов «немножечко о себе»).

Сейчас передаёт Владе блокнот с матерными словами, что записал на регистрации.

Этот «Армагеддон» самый нормальный здесь, несмотря на участие в подставе.

Громкий и бесшабашный, ссутулившись, клонит голову над бокалом шампанского. Запах спирта, утонувший в пузырьках, приводит в немую ярость; зато маленькие бутылочки с контрабандной водкой греют внутренний карман пиджака.

«Зови меня Пашка» подливает водку в чай Владе; водки там на восемьдесят пять процентов больше, чем чая.

Едва ли бурные, больше тихие посиделки с алкогольным чабрецом прерываются Мироном Дмитриевичем.

— Тебе нужно проветриться, без… — обрывает фразу. Паззл не сложно дособрать. Но Влада оставляет всё как есть. Нужно — дособерёт сам, хотя ей нахер это ненужно больше. — Мой брат — не самая лучшая компания.

— Не хочешь потрахаться в нестандартном месте? — притягивает к себе за галстук Пашку, не обращая внимания на Мирона. — На больничной койке двадцать третьей больницы. Я договорюсь с главврачом ради этого.

========== Часть XI. ==========

Лето раскидано по полу полароидными фотокарточками: море пенится под стеклянным столом; китайские фонарики, прикреплённые прищепкой к абажуру торшера, издают стрекотный треск; свет маяка делит комнату надвое; песок томится углями под ногами; сандалии с бусинами на ремешках выглядывают из-под кровати; бритый на лысо Петька с зауженными к подбородку скулами улыбается в верхнем ящике стола.

Влада прожигает сигаретой своё лицо на неудачных кадрах. Даня грозится выбросить их при случае (всё равно же не нравится); Влада апеллирует тем, что на них многослойные закаты (у неё коллекция). И они продолжают перебирать фотографии, курить и рассасывать кубики затвердевшей водки из морозильника.

Где-то в «Бродягах Дхармы» Керуака в страницы со средним размером печатных букв утыкается лицо Мирона Дмитриевича (лето было немного долгим и немного городским). Зубы отчего-то со злостью разламывают кубик водки.

Водка заканчивается, и они вынуждены выйти из добровольного затворничества.

В последнем дне потускневшего лета тепло, и солнце ложится на плечи размыленными приисками золота; в последнем дне огни автомобилей на уровне ключиц, Влада сползает куда-то к резиновым коврикам.

Они едут в супермаркет, где стеллажи под три метра, где Влада и Даня расходятся по разным отделам. Она собирает таблицу химических элементов в отделе с чипсами, газировкой и прочей дрянью, задерживающей обмен веществ; он — раскладывает в тележке бутылки водки так, чтобы не звенели.

— Влада? — голос Мирона проходит через рёбра нитью разряда из электрошока.

Влада подтягивает джинсовые шорты, сползшие ниже тазобедренных косточек, и поворачивается к бывшему учителю химии любовнику. Тёмная, потёртая ниже карманов джинса, рубашка в ровную клетку, выбеленная зубной пастой улыбка, платина кольца на безымянном пальце правой руки. В горло ударяет разгорячённая струя вздоха.

— Как ты?