Безумно холодный

Но не Никки МакКинни. К тому времени, как она уехали, она почти обезумела, что сделало прощания еще более тяжелым для Кида. Хокинс понимал. Никки была совсем молодой, едва ли достигла двадцати одного года, артистичной по натуре и избалованной по жизни, и она не могла смириться с мыслью об отъезде Кида.

Впрочем, это было связано и с самим Кидом. Хокинс уезжал на работу, чтобы воздать долг чести. Кида же наполняла куда более мощная мотивация, съедала жажда куда более опасная.

Проклятье, она съедала его до сих пор. Хокинс не знал, когда Кид наконец насытиться и вернется домой — этого, должно быть, боялась и Никки.

Это было тяжело, быстро и грязно — то, что они совершили. Направляясь туда, он знал, как это будет, а возвращаясь, ни о чем не жалел. Иногда мир был суровым местом, а в таких местах выживали лишь суровые люди — но тоже не всегда.

Джей Ти не смог, и они поймали суровых людей, пытавших и убивших его — всех, кроме двух.

Двоим ублюдкам удалось уйти.

Крид поправился настолько, чтобы заменить его, и они с Кидом до сих пор гонялись за оставшимися мятежниками. Криду было необходимо приехать и стать частью этого. Это Хокинс понимал. Понимал лучше, чем собственную жажду уйти и вернуться к Кэт. Он всегда стоял до последнего, как капитан, последним покидал тонущий корабль — но не теперь. Она была словно зов сирены, и ближе к концу возвращение домой стало более важным, чем завершение работы — что послужило сигналом уезжать из Колумбии прежде, чем из-за него их с Кидом убьют.

Однако свеженьким был Крид, свеженьким и снедаемым кровавой жаждой мести. Хокинс не пожалеет ублюдошных партизан, когда они их поймают — а они поймают их. Ни Крид, ни Кид не знали слова «бросить».

А вот сам он начал узнавать это слово, начал думать о нем — бросить все это. У него было достаточно денег, чтобы они с Кэт могли безбедно прожить несколько лет, в зависимости от того, как они будут жить, может, и дольше. Катя по-прежнему владела галереями, а он мог легко представить себя в мире искусства. Искусство он любил, обладал чутьем коллекционера, которое запросто могло перерасти в нечто большее.

Он не будет скучать по перерезанным глоткам — впрочем, ему не хотелось думать об этом в такой замечательный день.

— На самом деле я согласен со стариком, — сказал он, снова начиная разговор, который вроде как затих некоторое время назад. В этом и была роскошь пребывания здесь, с ней: оставлять что-то, потом снова возвращаться к этому, без препятствий на пути потока мыслей их медового месяца. — Мужчине от женщины нет никакого проку, так я ему и сказал. Никакого. — Противореча своим собственным словам, он повернулся на бок и проложил влажную дорожку языком от ее ребер к подмышке, остановился на секунду, пощекотав ее, потом продолжил свой путь вниз к локтю. На вкус она была как соленая вода и кокосовое масло. И пахла так хорошо, что хотелось ее съесть.

От щекотки она захихикала. Боже, ему так нравился этот звук.

— А ты рассказал ему, что практически привязал меня голую к шезлонгу возле этой соломенной хижины на причале?

— Нет, — отозвался он, покусывая кожу ее запястья. — На острове не так много женщин. Думаю, будет лучше, если старик решит, что ему нет нужды в женском обществе.

— Это был последний раз, когда я позволила тебе пойти в город за пивом одному. Одни беды от тебя.

— Город? — Он рассмеялся. — Солнышко, там только дайверская будка и барная стойка. О Боже, ты посмотри на время! Три часа.

— Кристиан, — засмеявшись, сказала она. — Сегодня утром температура у меня неподнималась.

— Ну а у меняподнималась. Так где это сексуальное устройство? — Он свесился с шезлонга, чертовски надеясь, что оно не свалилось в воду. В этом и состояла фишка жизни в соломенной хижине на причале посреди лагуны. Рано или поздно все оказывалось в воде.

— Сексуальное устройство? — спросила она, приподняв бровь. — Ты про подушку?

— Ага. — Он обнаружил его под ее саронгом. — Поднимись.

Она послушалась, и он сунул его под ее соблазнительную обтянутую трусиками-бикини попку. Потом развязал завязки на бедрах. Она уже была без лифа.

— Нет необходимости поднимать бедра вначале.

— Это ты так думаешь. — Он ухмыльнулся, покрывая поцелуями нежную шелковистую кожу ее живота.

Она уже созрела для этого — для того, чтобы сделать ребенка. Он знал это, как знал еще множество вещей про нее, а чем больше он узнавал, тем больше росло его восхищение ею.

Он дразнил ее не торопясь прежде, чем скользнуть языком к этим сладким нежным складочкам, которые просто сводили его с ума каждый раз, как он прикасался к ней. Она мгновенно напряглась, вскоре откинувшись на подушку со слабым стоном удовольствия.

Черт возьми, это отлично ему удавалось, что в свою очередь доставляло массу наслаждения. Доставлять ей удовольствие стало его любимым времяпрепровождением.

— Кристиан?

— Хммм?

— Ребенка делают не так. — Ее голос был тихим, прерывистым, но в то же время совершенно серьезным. Какая прелесть, она давала ему совет.

Он поднял голову.