Безумное благо

Скоро у Мод день рожденья. Я всякий раз возил ее в «Бернар Луазо» в Сольё. [78]Сомневаюсь, чтобы в ваших краях какой-либо ресторан выдержал бы с ним сравнение. Около 6 сентября Мод будет немного сожалеть о нашей совместной жизни. Это, возможно, единственное, чего ей будет недоставать, но позвольте мне думать, что все уже именно так. В Штатах нет сезона трюфелей. Вы пригласите ее в один из этих ваших ресторанов, где подают лангустов и мясо под соусом. Мод улыбнется, потому что она хорошо воспитана, и потому что ей вовсе не противны усилия, которые прилагают ради нее. В этот вечер я поужинаю один. За ваше здоровье.

Простите, но мне уже поднадоело рассказывать вам о своей жизни. Отныне я намерен разрушить вашу.

Через год после того, как я потерял Мод, я купил билет до США. Путешествие было беспокойным. Часовая задержка вылета из-за проблем с электроникой позволила мне оказаться в первом классе.

Большинство пассажиров спали. Фильм на портативных экранах шел практически для никого. На родину возвращался Вуди Харрельсон. [79]Я тоже решил вздремнуть.

Самолет набрал высоту и снова вошел в зону облачности. Турбулентность становилась все сильнее. Обшивка салона тряслась, как эпилептик в припадке. Стюардесса была высокая блондинка с родинкой над верхней губой. Я сидел у иллюминатора, рядом никого не было. Крыло блестело, как ложка из нержавейки. Я зажимал нос. Уши не откладывало. Стюардесса принесла легкий завтрак. Я не притронулся к бутерброду с семгой, попробовал бордоское вино из лучших сортов винограда, которое не соответствовало своей репутации. В громкоговорителе послышался гнусавый голос командира корабля. Он сообщил температуру на земле и извинился за прибытие на три минуты раньше. Сзади захлопали. Я приподнял шторку, чтобы взглянуть в окошко. Внизу бесконечной синевой блестела Атлантика: небо наоборот. Поверхность была усеяна крошечными белыми пятнышками от волн. Я любовался следом моторных лодок, первыми домами на побережье. Вода, должно быть, ледяная и кишит акулами. Аквалангисты искали бы мой обглоданный труп. Странная боль скрутила мой желудок. Перед туалетом стояла очередь. Я впервые в жизни срал в самолете. Спина немного побаливала от долгого сидения. Возбуждение усилилось. В другом конце прохода подросток ритмично кивал головой, наушники обрамляли его лицо. Стюарды собирали одеяла и запихивали их в черный пластиковый мешок. На таможне передо мной стоял огромный пакистанец в кожаной куртке с изображением индейского вождя на спине. В зале прилетов от наряженной елки и рождественских гимнов мне стало еще более одиноко. Тряское такси привезло меня на Манхэттен. Пробка началась задолго до тоннеля. Машины медленно двигались, почти касаясь друг друга. Мы ехали мимо заброшенных строек, церквей всех конфессий, баскетбольных площадок, домов престарелых, дощатых крашеных домиков, бензоколонок, магазинов похоронных принадлежностей, кафетериев, бейсбольного стадиона, дешевых мотелей, нефтехранилищ. Въехали на подвесной мост. Солнце вот-вот должно было сесть, и в его последних лучах обозначались силуэты небоскребов. Ухо внезапно отложило. Не знаю, возбужден я или все-таки устал.

В моей голове нашептывали голоса. Разница во времени давала о себе знать. Лифт всосал меня, как соломинку, на мой этаж.

Вечер. Дождь усиливается. Я смотрю через окно, как внизу капли рисуют круги на лужах. Отель расположен в Сохо. На тротуаре напротив наискосок припаркован грузовик. Весь кузов покрыт граффити. Во втором ряду ожидает желтое такси. Мужчина в верблюжьем пальто садится назад, и шофер резко газует. Я тотчас же слышу свисток, подзывающий другую машину. Ветер носится между зданий. Вдоль улицы кружатся газетные страницы. Мерзкая зима. Заказываю в номер клуб-сэндвич. В программе варьете мелькает Марианн Фейтфулл. [80]Агентство пользовалось ее «Ломаным английским» в качестве музыкального сопровождения для рекламы растворимого кофе.

Я гашу свет. Звоню Марго; ее нет дома. Пробую набрать Родольфа; тоже никого. В Париже все отправились ужинать. Я не оставляю сообщений.

Я лежу в темноте с широко раскрытыми глазами.