Безумные дамочки

Беверли знала, что и Питеру-младшему, и Салли нет дела до птиц, но у нее не было сил спорить. Она чувствовала себя виноватой в том, что лишает детей корней, лишает их отца, так теперь еще выбросить оранжевых птиц, которые истошно орали?

— Если бы у них был побольше репертуар, — сказала Беверли своему отражению в зеркале в гостиной.

Маленькая девочка в коротенькой рубашке и халате исчезла, вместо нее из зеркала смотрело изможденное, мятое лицо. Беверли видела опухшие глаза, морщинистую кожу, выражение отчаяния на лице и подумала, что на кинозвезду она не похожа. Новый ночной крем «Спящая красавица» не смягчал кожи, как обещала этикетка, не сглаживал морщин, они тут же проступали наружу, стоило удалить крем. Глядя на себя в овальное зеркало, Беверли решила, что «Спящей красавице» не удалось пробудить уставшую женщину. Она высунула язык. Он был покрыт белым налетом.

— Я разрушена.

А в марте ей стукнуло всего лишь двадцать девять, и было это семь месяцев тому назад. Она вплотную подошла к тридцати. Мысль, что уже никогда не будет двадцатилетней, сейчас ужаснула Беверли больше, чем когда-либо. Нереально быть тридцатилетней. Нереально, но неизбежно: молодость и страстные надежды исчезли навсегда. Она всхлипнула, вспомнив слова Питера, что ее жалость к себе не знает границ.

— А почему я не должна жалеть себя? — спросила у него Беверли. — Что у меня есть? Чему я училась? Ничему. Только быть женой, матерью и играть в теннис, когда хорошо себя чувствую.

— Ты молода. Ты могла бы многому научиться, если бы захотела.

— Нет. Мечты исчезли.

— Только если хочешь быть неудачницей.

Ну, таков был ответ Питера на ее истерику, но что он знает? Питер сильнее ее. У него нет таких сильных чувств, как у нее. Она читала его колонку в последнем номере «Тряпья», стиль огорчил ее до слез. Скучища. Питер затронул тему длины юбок и утверждал, что мини уходят, а миди и длинные юбки становятся модными. Он во всем обвинял американских дизайнеров Нормана Норелла и Билла Бласса, которые сидят в своих полосатых апартаментах, смотрят ночное шоу Лупе Велеса и придумывают, как еще больше обезобразить женскую фигуру.

«Скоро они вернут накладные плечи, как у Джоан Кроуфорд», — заключал колонку Питер.

Скуку у Беверли вызывало все. Неужели можно всерьез загореться размышлениями о нескольких лишних сантиметрах ткани, когда люди гибнут во Вьетнаме, а мир содрогается от ужаса ядерной катастрофы?

— Кому какое дело до оборок и рюшек? — сказала она Питеру после чтения. — Или накладных плеч? До всего этого? Ты думаешь, что в Солт Лейк Сити до сих пор ходят на острых каблуках, отставая от моды на семь лет?

Питер презрительно сморщился.

— Да плевать всем, что носят в Солт Лейк Сити, дорогая. Ты этого как раз и не понимаешь.

— Всем плевать в Нью-Йорке или Париже. Но всем в Солт Лейк Сити плевать, что думают в Нью-Йорке или Париже. Вот этого не понимаешь ты!

— Ты дура, — сказал Питер. И ушел в клуб.

Она продолжала смотреть в зеркало стиля рококо. Беверли неожиданно сорвала халат и рубашку и осмотрела свое обнаженное тело. Фигура в порядке, лучше, чем когда-либо. Пьянство прежде всего поражает лицо. Суровая диета военнопленного осталась в туманном прошлом. После переезда на Манхэттен она потеряла четыре килограмма и без всяких мыслей о том, что сидит за колючей проволокой и ест только жидкую похлебку. Вчера съела всего лишь одно крутое яйцо и два пирожка (и пятнадцать порций виски), но живот оставался твердым, а грудь висела на приличествующей ее размеру высоте.

— Когда-нибудь все изменится, — сказала она, мечтая, чтобы сегодня был вторник, а не понедельник.

Беверли вернулась к бару, отвинтила пробку и хлебнула из горлышка. Господи, что за прелесть этот алкоголь и что за гадость. Головная боль тут же усилилась, ее сильно затошнило. Скоро очутится в ванной, ее вырвет, и она будет думать о том, что сейчас поделывают нормальные люди. Беверли снова запрокинула голову.

— Миссис Нортроп!

Она не слышала, как Маргарет открыла дверь. Впервые Беверли увидела шокированную Маргарет.

— Миссис Нортроп, что вы делаете? Сейчас всего полдесятого утра. Вы пьете, да еще голая.

— Какая, к черту, разница? Ради кого здесь быть одетой и трезвой?

В руке Маргарет был конверт.

— Это от вашей матери.

— Здорово. Чего мне не хватает сегодня утром, так это послания старой ведьмы. Я ничего не вижу. У меня дикая головная боль. Вскрой и прочитай самое важное, если оно там есть.

Маргарет разорвала конверт.

— Ваша мать увлеклась гольфом, — сказала она через минуту.

— Ты считаешь это важным?

— Она играет в клубе Маунтин Делл, где солнце так сияет, что она должна носить темные очки.

— Я в восторге.

— Она уже выиграла восемьдесят очков, — бубнила Маргарет, — и удар становится все лучше с каждым днем. Она берет уроки.

— Маргарет!

— Да, миссис Нортроп?

— Меня совсем не интересуют успехи матери в гольфе. Если она пишет только об этом, то не читай. Просто выбрось.

Маргарет перевернула страницу.