И маленькая Беверли отступила перед авторитетом взрослого, ощутив (как она сейчас припомнила) его непоколебимость, но теперь понимала, что мать могла испытывать те же сомнения, что и она при замечании Салли о длине ее платья. И, возможно, в этот момент Салли подумала, что у нее властный голос непререкаемого авторитета. Неужели жизнь устроена так, что матери командуют, а дети подчиняются, пока сами не становятся матерями и не начинают притворяться перед детьми?
— Налей, пожалуйста.
— Может, если вы приляжете, вам станет лучше, миссис Нортроп?
— Скоро я так и сделаю, а пока… — И помахала пустым бокалом.
Верно, что постель — лучшее лекарство от мигрени; просто лечь на спину, успокоиться и бороться с накатывающимися волнами тошноты, лежать тихо, не двигаться, не думать. На кухонных стенах цвета сливочного масла висело две картины в рамках. Нежный рисунок цветка и рисунок Салли, сделанный несколько месяцев тому назад. На нем было изображено лицо девочки с каким-то подобием звезды над бровью. Когда Салли принесла его из детсада, Беверли спросила, что это за звезда.
— Это муха, — ответила Салли.
— А почему у девочки муха на лице?
— Потому что она вышла на улицу, мамочка.
Ясность детской логики потрясла Беверли, которая никогда так не ощущала запутанности жизни, как в последние два года: с тех пор, как Питер начал работать у Тони Эллиота и перестал спать с нею. Сначала она была озадачена таким резким разрывом, потом растерялась, потом огорчилась, потом впала в истерику, потом снова озадачилась, и это безумие длилось до тех пор, пока все эти чувства не слились в какое-то внутреннее чудовище, которому не смогла дать имя. Беверли не могла толком думать, не знала, что делать, не видела выхода из лабиринта, она была в ловушке и с логической неизбежностью вновь и вновь приходила к единственному решению: завести любовника.
Она считала это простым решением, однако сложность была в поиске подходящего объекта. Легко подумать, да трудно выполнить. Беверли думала, что если начнет осуществлять свое решение, то ей удастся чего-то добиться от мужей Бетти, Юнис, Кетти, Петси, Сэнди, Ди-Ди, Джиджи или Марни, но сколько для этого нужно было приложить усилий! Это было выше ее сил, и ее позицию сильно ослабляла одна жуткая мысль: она просто потеряла ощущение своего пола. Ей чудилось, будто двадцать пять лет тому назад кто-то зашил ей влагалище и оно никогда уже не раскроется. Это было ощущение льда, мрака, смерти. Временами она плакала, и это тоже была своего рода смерть, плакала сухими глазами, потому что вся иссохла. Иссохли все слизистые оболочки, и в этом виноват Питер. С другой стороны, он находился в приподнятом состоянии духа, как будто ее воздержание давало ему силу.
Беверли иногда подозревала, что таким способом мужья и жены убивают друг друга. Сэнди однажды рассказывала ей, что в начале их брака у мужа было несварение желудка, тогда как она могла съесть семь блюд без всяких проблем. А затем обнаружилась интересная вещь. Желудок Сэнди начал портиться, и через десять лет они поменялись ролями. У Сэнди была открытая язва желудка, она была вынуждена сесть на строгую диету, а муж повсюду похвалялся своим «врожденным здоровьем».
— Я пошла наверх, — заявила Беверли. — Спокойной ночи, Маргарет.
— Спокойной ночи, миссис Нортроп. Извините, что у меня выскользнул поднос и я испачкала брюки мистера Эллиота.
— Это я виновата, Маргарет. Зачем нужно было затевать возню с этим жутким блюдом?
— Спасибо, миссис Нортроп.
— Сразу с утра все проветри.
— Уж об этом я не забуду, — рассмеялась Маргарет.
Тело помнит. Беверли чувствовала себя, как преступник, которого ведут на казнь, когда она поднималась по лестнице, покрытой голубой ковровой дорожкой, на второй этаж, где ее ждал палач. Как обычно, Питер сбросил одеяла на пол и лежал, чуть прикрытый простыней, с обнаженной жилистой безволосой грудью, и читал книгу. Это был роман «В поисках утраченного времени», история нынешней жизни Беверли.
— Ты до сих пор читаешь эту книгу?
— Сама не видишь?
Теперь Питер ей всегда так отвечал, так что можно было и не задавать ему вопросов. Должна быть другая женщина. Только поэтому он отвергал ее, иной причины не может быть. Однажды она прямо спросила об этом.
— Нет, — ответил он.
— Тогда почему мы не занимаемся любовью?
— Наверное, теперь меня это не интересует, — пожал он плечами.