Аните было жаль, что Симона и этот умница Роберт Фингерхуд ушли так рано. Было больше чем просто жаль. После всех треволнений, связанных с подготовкой вечеринки, ей казалось несправедливым, что люди считают возможным так себя вести, плевать на все ее приготовления и спокойно уходить, как будто у них не было долга вежливости по отношению к хозяйке.
В данном случае это было особенно оскорбительно, потому что Анита считала Симону своей подругой. Она рассчитывала на ее более благоразумное поведение, хотя Симона никогда ни о ком, кроме себя, не думала. Когда они жили вместе, именно Анита пыталась внести разумное начало в их жизнь. Она знала, что на Симону рассчитывать нечего, потому что та ветрена, легкомысленна и крайне эгоистична. Анита вспомнила то утро, когда Симона проснулась первой и выпила весь апельсиновый сок. Там было больше литра, а она все выдула, ничего не оставив Аните.
— Я же умирала от жажды, — просто объяснила Симона.
А однажды Симона одолжила у нее новые итальянские туфли за сорок пять долларов и вернулась со свидания, извозив их до неприличия.
— Чем ты занималась? — спросила Анита на следующий день. — Любовью в ванной?
— Нет, на раковине, а потом он выпил стакан воды и расплескал его.
— На раковине? Что за бред? Зачем это делать на раковине?
— Затем, что на вечеринке это было единственное подходящее место.
— Ты не могла дождаться, пока вы придете к нему на квартиру? — спросила Анита, размышляя о том, как же ей привести туфли в порядок.
— Дело не в том, чтобы подождать. Я хотела сделать это на раковине.
— Ты когда-нибудь думала о других людях? Ты же знаешь, сколько стоят туфли. Могла бы и снять их.
— Не сердись. Я умираю от усталости. Извини, пожалуйста, что испортила их.
Но Анита видела, что Симоне наплевать на туфли. Ей просто было тошно выслушивать с похмелья все эти разговоры.
— У тебя странные знакомые, — сказала Анита. — Не понимаю, где ты их выкапываешь.
— Если бы кто-нибудь заботился обо мне, я бы этого не делала, — весело отвечала Симона, подчеркивая французский акцент. — Ты сама не понимаешь, какое для тебя счастье быть с Джеком. Ты не представляешь себе, сколько в Нью-Йорке извращенцев.
— Спасибо, теперь я начинаю это понимать.
— А на раковине было неплохо, — задумчиво сказала Симона. — У него сильные бедра. И не надо лезть в ванну подмываться, все под рукой.
— Я предпочитаю мягкий матрац. И, к счастью, Джек тоже.
Именно с Джеком Анита испытала первый оргазм в жизни. И сомневалась, что испытает его с другим мужчиной. Она где-то читала, что если женщина научилась достигать оргазма, то не очень важно, с кем она спит, потому что эта способность зависит от восприимчивости женщины, а не от мужских способностей, и до этого момента Анита соглашалась с теорией, Она была согласна, что женщина должна быть готова принять чудо, которое сейчас произойдет, и именно так Анита ощущала себя с Джеком Бейли, но не считала, что так же будет с другим, даже думать не могла об этом. Дело не в том, что он делал в постели, просто он — это он, его внешний вид, тело, кожа…
Именно поэтому Анита не могла обсуждать сексуальные проблемы с Симоной, она отказывалась это делать. Симона вела себя, как ребенок. Она хотела знать технические подробности, как будто они могли преодолеть ее собственную фригидность. Анита как-то попыталась объяснить ей, что механика любви имеет второстепенное значение по сравнению с чувствами, но Симона глянула на нее так, будто она была двухголовым чудищем. Анита даже пожалела ее. Трахаться на раковине — это не решение проблемы, но Симона этого не понимала. От отчаяния она испробует любую позицию, свяжется с любым извращенцем и все время будет удивляться, почему никто не может дать ей удовлетворения, которого так жаждет (в этот самый момент Роберт Фингерхуд показывал Симоне вибратор, который, к ее величайшему огорчению, не собирался использовать).
Анита вернулась к гостям в тот момент, когда Джек Бейли вышел из кухни с высоким бокалом с коричневой жидкостью.
— Джек, — сказала она, — я так счастлива, что ты пришел! Я уж не чаяла и увидеть тебя.
— Я балдею от вечеринок, ты же знаешь.
Блестящие голубые глаза окинули взглядом всю комнату. Джек был из Невады, однажды он сказал ей, что у всех убийц с Дикого Запада были голубые глаза, и Анита ему поверила.
— Я так давно тебя не видела, — сказала она. — Как ты поживаешь?
— Неплохо. Не жалуюсь. А ты?
— Великолепно. — Она не считала, что сумела заставить его поверить в это. — Встречаюсь с людьми, гуляю, хожу в театры, кино, на концерты, дискотеки и все такое. В Нью-Йорке есть чем заняться.
— Да, — ответил он, отхлебывая из бокала. — Это верно.
Она поколебалась, не спросить ли об англичанке, с которой он встречался, но что-то подсказало, что в ее голосе будут чувствоваться ревность и любопытство, а эти два качества Джек презирал больше всего.
— Я слышала, ты недавно летал в Лондон, — сказала она вместо этого. — Понравилось?
— Я люблю Лондон.
— Но теперь ты летаешь в Париж.
Он улыбнулся, если эту гримасу можно было считать улыбкой. Скорее, это была кривая ухмылка.