Безумные короли. Личная травма и судьба народов

«Никто другой не расскажет тебе того, что могу сказать я. Ты сам можешь наблюдать нервные расстройства, проистекающие от праздности королей, твоих предшественников: научись на их примере и исправь противоположным поведением губительные последствия, которые они навлекли на испанскую монархию. Но я с озабоченностью признаюсь тебе, что тогда как опасностям войны подвергнуться легко, нужна смелость, чтобы побороть этот гнусный порок, который одолевает тебя и мешает (самому) заняться делом».

Будущее показало, что опасения Людовика были обоснованы.

Филипп оказался жертвой глубокой меланхолии, от которой его трудно было отвлечь. Первый действительно серьёзный приступ случился, очевидно, осенью 1717 г., когда он жаловался, что чувствует, как будто его пожирает яростный внутренний огонь, как будто солнце било ему в плечо и посылало острый луч в самый центр его тела. Когда его осмотрели врачи, они не нашли ничего угрожающего и предположили, что это бред. Король стал ещё более исступлённым, объявив, что только смерть докажет, кто прав, он или его врачи. Он был убеждён, что умирает в смертном грехе. Французский посол несколько более реалистично приписал его неприятности тем непомерным требованиям, которые он предъявлял своей жене. «Король, — докладывал он, — явно истощает себя тем чрезмерным вниманием, которое он уделяет королеве. Он совершенно измотан». Ипохондрический бред, который его мучил, а также убеждение, что теперешние несчастья являлись божественным наказанием за его личные недостатки — это симптомы маниакально-депрессивного психоза. «Последние восемь месяцев, — замечает его главный министр Альберони, — он проявляет симптомы ненормальности, его воображение заставляет его думать, что ему суждено немедленно умереть, и он считает, что болен самыми разными болезнями».

Филипп был убеждён, что вот-вот умрёт, и вызывал духовника в свою спальню в любое время дня и ночи. Его министры предложили ему составить завещание, назначив регентом свою жену, Елизавету Фарнезе. Слухи о его болезни проникли в иностранные дворы, побудив великие державы принять меры к защите своих интересов, если жена короля станет регентом или он умрёт. «Три хитрых и ловких француза» были внедрены в качестве обслуживающих медиков, а королева, желая уравновесить французское влияние, уговорила своего отца, герцога Пармского, прислать своего собственного врача, доктора Черви, чтобы он лечил её мужа. И только начало войны с Францией и Англией, когда эти две страны в необычном согласии договорились действовать совместно против Испании, пробудило короля от его летаргии.

Но интроспективная меланхолия Филиппа скоро вернулась, вызвав внутренний политический кризис, который подверг испытанию возможности самой королевы. Религиозное рвение короля ещё больше усилило его уверенность, что несчастья, поражающие Испанию, были божественной карой за его собственные недостатки. В смутных закоулках своего разума он пришёл к заключению, что его святая обязанность — отречься от престола. Он не годился для управления страной — это заключение, для которого, наверное, и не требовалось руководства свыше, несомненно было верным.

Ещё до конца 1723 г. слухи поползли по Парижу, что у Филиппа религиозная мания и что он собирается отказаться от престола. Те, кто был настроен более скептически, раздумывали, не было ли для такого решения более веских причин. В глубине души он жаждал вернуться в свою родную Францию, а слабое здоровье молодого французского короля Людовика XV пробуждало в нём непрекращающиеся надежды на наследование французского престола. Но он не мог быть королём и Франции, и Испании. Если бы он перестал быть королём Испании, его шансы сменить Людовика были бы больше.

10 января 1724 г. Филипп объявил о своём решении отречься от престола в пользу его сына Людовика. «Я решил, — объявил он, — отказаться от тяжёлой ноши управления этой монархией, чтобы в оставшееся мне время сосредоточить свой разум на смерти и молиться о спасении в другом более постоянном королевстве». «Слава Богу, — сказал он, — и остаток своих дней я проведу в служении Богу и в уединении».