Безумные сказки Андрея Ангелова

— Моё дыхание в телефоне было принято за дыхание нашего нового полкана, — гордо сказал лейтенант Андрюшкин. — Поэтому человек-полковник мне рассказал то, что положено знать только Чудачкину! — Аристофан Андрюшкин эффектно подбоченил взгляд.

— Корона — это тот предмет, что хрен снимешь, один раз надев, — сделал нравоучительную ремарку Гоголев.

Ремарка была услышана.

— Застрелили Тимона Баева. И я был шикарно прав. Только Тимон расстался с Клюевым — и сразу попал в косяки, улетел на Небеса, — вдохновенно пел лейтенант Андрюшкин. — Но не один, а с парочкой милицейских и несколькими штатскими. Ещё десятка честных граждан в положении между небом и землей. Так сказал человек-полковник.

— Ни хрена себе! — Гоголев затянулся тлеющей стороной сигареты.

— Товарищ полковник, я вас прошу о личной просьбе! — твёрдо попросил лейтенант Андрюшкин.

Гоголев проплевался полусгоревшим пеплом.

— Я хочу попросить вас, чтобы вы попросили полкана Чудачкина, отправить именно меня с гробом Тимона к нему домой. Я никогда не был в Сибири и очень-очень хочу там побывать!

— Что? — охренел Гоголев.

— Хочу в Сибирь! Замолвите, пожалуйста, за меня словечко! — лейтенант Андрюшкин повесил на лицо фирменную улыбку.

Николай Николаевич улыбнулся в ответ. Он улыбался в жизни мало и поэтому фирменной улыбки не выработал. Лейтенант Андрюшкин улыбнулся ещё фирменней, а потом подмигнул Гоголеву и его не фирменной улыбке.

Капитан Гоголев взял лейтенанта Андрюшкина за уши, приблизил свою улыбку к его улыбке и мягко сказал:

— Лейтенант Андрюшкин, ты — остолоп!

— Товарищ полковник, я вас люблю, — без тени улыбки ответил Андрюшкин.

— Мои бывшие ротные все педики! — сощурил улыбку Гоголев.

На этом улыбки иссякли.

— Я вас люблю, как крутого командира! — серьёзно заявил лейтенант Андрюшкин. — Я сам не терплю педиков, коими являются Активин и Пассив. И вам я прощу все обиды, кроме одной! — не называйте меня остолопом. Да… я знаю, что я — толстый, некрасивый и не очень умный тип. И у меня писечное недержание по ночам. Но я не остолоп.

Лейтенант Андрюшкин нежно высвободил свои уши из пальцев капитана Гоголева и с печальными глазами отошёл прочь.

Николай Николаевич лирично смотрел вслед:

— Пожалеть его, а?

1 ЧАС СПУСТЯ

В 10 часов утра Клюев пошёл искать товар магазинного вида — в помоечные дебри, а нашел старинную икону, которая вчера грела зелёные глаза Михал Михалыча.

— Везучий сукин сын — ты! Только стал бомжевать, а срубил приличный кусок! Через час приедет Леонид, он сбагрит доску, — с завистью сказала меркантильная Тома.

— Лучше отнеси икону в храм и подари. До храма можно дойти за час, — без зависти сказал прозревший Наци.

Фёдор завидовал или не завидовал на расстоянии, его не было.

Зверь был, но не слышал диалог, так как спящие Звери не слышат ничего.

Полярность мнений требовала Слово Главаря. И оно прозвучало.

— Мне до фени, чьи руки будут обладать древней поделкой. Руки попа или руки купца. А находка отдалась Валере Клюеву, ему её и танцевать. — Так прозвучали мысли Профессора. — Как решишь, Валера?

— Я думаю, что моё решение не решает ничего без решения этих перцев! — воодушевленно проговорил Клюев, простирая руку вперед. Там — впереди, по тропке, вышагивала четверка: Фёдор возглавлял процессию, Жора шел за Фёдором, мордовороты с косой саженью в плечах — Тима и Люсьен, в статусе «подчиненных Жоры» — были арьергардными.

Процессии на Главной Столичной Помойке предшествовали такие события.

2 ЧАСА НАЗАД

Жора стоял перед столом Михал Михалыча, в его кабинете. Мордовороты с косой саженью в плечах — Тима и Люсьен, в статусе «охранников Жоры», замерли по бокам Жоры.

Михал Михалыч скабрезно пил пунш, положив ноги на стол.

— Здравствуй, Жора, — Михал Михалыч рыгнул хмуростью. — Я слушаю тебя.

— Что именно вы хотите услышать, Михал Михалыч!? — заискивающе спросил Жора.

— Жора! Ты понимаешь, что увешан косяками как новогодняя ёлка, но не знаешь, какой именно косяк меня — твоего доброго босса, интересует. Так?

— Вы правы, Михал Михалыч!

Михал Михалыч посадил Жору в своё кресло, а сам встал за спиной Жоры и учинил разборку:

— Первое! Ты довёл до банкротства мой банк «Столичный капитал» и теперь его продадут за копейки паразитам-капиталистам. Однако я знаю, и ты сам знаешь, что ты не финансист, а зиц-председатель. Поэтому я не требую отчёта от тебя.

Бледные Жорины щёки налились животворящим румянцем.

— Второе! Армейские дезертиры застрелили моих мордоворотов и грабанули мои 15 миллионов, что были собраны для обмена на кокаин. Этой операцией руководил тоже ты.

— Михал Михалыч! — Жора дёрнул испуганной жопой.

— Сиди, где сидишь, не дёргай испуганной жопой, и слушай.

Жора постарался сделать жопу менее испуганной, а когда это не получилось — постарался ею хотя бы не дергать.

— Здесь ты тоже ни приделах, потому что выходка дезертиров — досадная Случайность.

— Михал Михалыч, когда вы найдёте дезертиров — то они пожалеют, что вы их нашли! — страстно проплакал Жора.

Михал Михалыч вышел из-за спины Жоры и встал на то самое место, где Жора стоял изначально — между мордоворотами. Потом Михал Михалыч вкрадчиво рявкнул: