Безумные затеи Ферапонта Ивановича

— Простудишься!.. Этого ещё не хватало! — сказала Ксаверия Карловна, но уж значительно мягче. — Ладно, иди уж, иди, —добавила она совсем мягко, выпроваживая мужа из чулана и принимаясь наводить порядок, нарушенный неудачной попыткой к самоубийству.

Через полчаса злополучные брюки, носок и ботинок Ферапонта Ивановича сохли у плиты, а сам он лежал, укрытый двумя одеялами и пил горячий малиновый отвар.

Ночь прошла хорошо.

Наутро, часов в семь, Ксаверия Карловна растолкала мужа:

— Ферри, вставай, нужно в молочную сбегать.

Ферапонт Иванович, жмурясь и потягиваясь до хруста в суставах, начал вставать.

— Выпей — там стакан молока стоит под крышкой, — сонным голосом сказала Ксаверия Карловна, поворачиваясь лицом к стене.

Ферапонт Иванович наскоро поел и побежал за молоком. Попутно он решил купить газету. «В последний раз», — решил он при этом.

На улице было пусто. Это объяснялось вовсе не тем, что было слишком рано (было уж около 8 часов), а тем, что служилый народ уже дня два, как отсиживался дома и не выходил в учреждения.

Вот что писал по этому поводу «Сибирский казак»:

«…Нашим корреспондентам за последнее время не удалось получить нигде ни одной заметки.

Всё бездействует. Все опустили руки.

Управляющий областью должен сам писать бумажку: служащие не изволили явиться на службу.

Служащие совета министров облеклись на случай эвакуации в тёплые пимы и бродят по своим апартаментам, как обитатели страны теней.

И так везде.

Опомнитесь, господа!

Да, опасность, которая нависла над Омском с запада, серьёзна, но, в десять раз серьёзнее для всего дела возрождения России та опасность, которую вы носите в себе. И имя этой опасности — безволие и апатия, словом, психология лягушки, добровольно прыгающей в пасть неподвижно лежащего ужа».

Никто, буквально никто не предвидел, что удав, которого они для поднятия духа называли ужом, уже охватил город…

Ферапонт Иванович в молочной пробежал газету, засунул её в карман и, погружённый в безотрадные думы о полном развале армии, медленно пошёл домой по Атамановской улице, слегка покачивая кринку с молоком, подвязанную верёвочкой.

Когда он переходил улицу, его чуть не затоптали.

— Эй-эй! — услышал он дикий окрик над собой, и тут же горячее дыхание и храп коня обдали его, а он инстинктивно отпрыгнул.

Дивный вороной жеребец, с высоко задранной головой, нагло и развязно выбрасывая передние копыта и время от времени ударяя в передок задними, весь в облаке снежной пыли, промчал мимо него лёгкие высокие санки.

В них сидел высокий, старый военный, в папахе и в прекрасной шинели голубоватого, «офицерского» сукна.

Капустин посмотрел ему вслед.

Вдруг санки круто остановились. Капустин увидел, как военный начальническим мановением пальца подзывал кого-то с тротуара.

Группа солдат не по форме пёстро одетых, с небрежно закинутыми за плечи винтовками, в недоумении или смущении переглядывалась между собой.

Наконец, один из них что-то сказал своим товарищам, и все стали переходить улицу.

Когда они были совсем близко, военный поправил кожаную перчатку на правой руке и сделал движение, как бы желая вылезть из санок.

Кучер быстро отстегнул полость.

Военный спустил левую ногу на снег и ждал.

Ферапонт Иванович, подойдя поближе, разглядел, что это был генерал.

Солдаты подошли близко и остановились переглядываясь.

— Вы что ж это, братцы, — вкрадчиво и протяжно начал генерал прищурившись, — праздник, видно, решили устроить, без погончиков решили прогуляться или, может, погоны на заплатки пошли, а?!..

Генерал откинул полость и ещё раз натянув потуже перчатку, стал было вылезать, но вдруг отшатнулся.

Передний из солдат вплотную надвинулся на него и, нагло улыбаясь, спросил:

— Да ты, земляк, из какой губернии, а?.. А ну, ребята, видали вы его такого чудака? — обратился он к остальным, подмигивая, и вдруг рванул генерала за воротник так, что отлетели верхние пуговицы, и вытащил его из саней.

Генерал понял. Он молча стоял перед солдатами.

— Гляди-ка, ребята, да он изнутри-то совсем наш! — сказал всё тот же солдат, распахивая на нём шинель и указывая на красную подкладку. Потом он быстро нагнулся и отхватил огромный кусок генеральской подкладки.

Ферапонт Иванович выронил кринку с молоком.

Всё тот же солдат нацепил кусок красной подкладки на штык и подтолкнул генерала:

— Пойдёмте, ваше превосходительство!

И со смехом и шутками они повели генерала.

Однако, скоро удовольствие их было испорчено: какой-то военный — «красный командир, должно быть», — подумал Капустин, — встретил их на перекрёстке, что-то сказал, и они быстро, сняв тряпку, повели свою добычу попросту.

Когда Ферапонт Иванович явился домой, Ксаверию Карловну удивило отсутствие кринки с молоком и растерянный, прямо-таки ошалелый вид его.

— Что с тобой? Молоко где? — спросила она.

— Разбил… — больше прочла по движению губ его, чем услышала Ксаверия Карловна, и ей сразу сделалось ясно, отчего у него такой вид.

И тогда началось. И было во много-много раз хуже, чем в чулане.