Безумный день господина Маслова

Элеш попрощался и вышел. В коридоре ждала Венна, готовая работать. В руках у нее был черный футляр, а на лице ни тени сомнения, за кого надо рыть землю — они без слов поняли друг друга. В футляре было редкое вино откуда-то из Европы и отрезвин. Они быстро доехали до Маминых ворот и по дороге успели обсудить план действий. Договорились, что Элеш будет отыгрывать чуть более пьяного, чем был на самом деле, и перед пограничниками будет настаивать, чтобы Венна ехала с ним. Она же, в свою очередь, будет уговаривать его отложить поездку и успокаивать. Они пропустят один маршрутный вездеход, Элеш попробует нанять срочный, но станет ругаться, что очень дорого, и предложит Михелю взять вездеход на двоих. Что-то, наверно, придется сымпровизировать, тем более если их турист не решится ехать срочным вездеходом, и они дополнительно договорились об условных жестах. Было бы идеально, если бы Михель сам напросился к ним.

— Он темнокожий? — спросил Элеш.

— Нет. Посмотрите в планшете.

Но он не стал смотреть.

— Он говорит по-русски?

— Кажется, нет, — неуверенно сказала Венна. — Но он образованный человек и может знать несколько фраз, тем более раз поехал на Север.

— Венна, почему вам нельзя наружу?

— У меня повреждение в мозгу, от перепада температур могу выйти из себя.

— Это нельзя починить?

— Не берутся. Говорят, проще… — и она крутнула кистью перед лицом, показывая как ей скручивают голову.

Они приехали на вокзал и зашли в зал ожидания. Первое, что они увидели в огромном зале, была группа задержанных у левой стены в окружении полицейских и пограничников. Это были протестующие, которые вернулись с Розовой горы, другой достопримечательности восточного направления. Среди задержанных были и Женя Манаркина с подругой Викой, которые подходили к ним в кафе. Женя помахала Венне огромной шапкой, на что Венна ответила скромным жестом, будто чего-то опасалась. Элеш хотел подойти, но полицейский издалека увидел его движение, сделал серьезный жест в сторону регистрации, и он оставил эту затею. Всего активистов было два десятка человек, их видимо не спешили оформлять, потому что они расстелили куртки и уселись на полу. Это были в основном молодые люди гораздо моложе Элеша, у них были довольные лица, они хлебали суп из казенных контейнеров, болтали с сотрудниками и смеялись, один был в наручниках, что не мешало ему ужинать с самым радостным видом. Атмосфера была совершенно домашняя: задержанные общались с полицией так, будто те им родные люди, и полицейские отвечали тем же.

В Солертии трудно с общественными протестами. Для этого должны быть серьезные основания и много активных недовольных, только тогда городские власти могут закрыть глаза на кратковременные беспорядки, дать народу выпустить пар, а потом выйти к общественности с повинной головой и некоторыми поблажками — и все довольны. Такие эксцессы бывают раз в десять-пятнадцать лет, в основном после спортивных мероприятий, к которым прицепом идут разные политические конвульсии. Но есть особо активные горожане, которым мало, и чья жизнь проходит в смертной скуке, когда они не на улице с плакатом. Им хочется бузить чаще, но это их желание наталкивается на жёсткое противодействие полиции, которая перед малочисленной группой любит показать суровость, отметелить кого попало и рассадить по тюрьмам самых неадекватных. Что, кстати, встречает в толще народа довольно сдержанное, но всё-таки одобрение.

В общем, для тех, у кого горит душа, но кто не в силах поднять большой протест и в то же время не желает хорошо сидеть в тюрьме, еще в старинные времена нашли способ, который устроит и горячую душу, и городские власти. А именно: протестовать за городом с обязательной трансляцией на официальном городском канале с минутной задержкой и минимальной цензурой. Розовая гора, находящаяся в часе спокойной езды от границы города, со временем стала любимым местом таких протестующих. Чего только с ней, бедной, не делали и каких представлений не разыгрывали на ее заснеженных склонах: прыгали, разукрашивали надписями, орали голыми на вершине; в общем, маргинальная политическая театральщина, которая бывает во всяком городе в нашей богоспасаемой чаше.