Безумный корабль

— Нет. Я захлебнусь в твоих воспоминаниях, и ни к чему хорошему это не приведет… ни для тебя, ни для меня. Для моего племени это верный путь к сумасшествию. Даже не искушай меня!

Тогда разрушь дверь силой. Топоры и молотки ее рано или поздно пробьют. И, если все рухнет, пусть рушится на меня! Потому что даже в смерти больше свободы… чем здесь. Рэйн, Рэйн, почему ты не выпустишь меня? Будь ты в самом деле моим другом, ты выпустил бы меня…

Он корчился: слова, порожденные сердечной мукой, и ему внушали такую же боль.

— Я друг тебе. Друг! И я очень хотел бы выпустить тебя на свободу, но в одиночку ничего не могу сделать! Сперва я должен убедить других в своей правоте! И тогда мы все вместе придумаем, как это сделать. Потерпи еще, прошу тебя. Потерпи!..

Голод не ведает терпения. И безумию не знакомо терпение. И укрыться от них негде… Рэйн, Рэйн! Почему ты не хочешь понять, к чему в итоге приведет твоя жестокость? Ты убиваешь всех нас. Всех и навсегда! Выпусти меня отсюда! Выпусти!..

— Не могу!!! — в голос закричал Рэйн. И распахнул глаза в темноте своей спальни. Он резким движением сел в кровати, дыша, точно борец после тяжелой схватки. Сырые от пота простыни липли к телу и обвивали его, точно могильные саваны. Он кое-как выпутался из них и нагим вышел на середину комнаты. Окно было открыто; ночной воздух обдал холодом его пылающее тело. Он запустил руки в волосы — густые, вьющиеся — и приподнял их, чтобы быстрей высохли. Начал было чесать голову там, где недавно появились новые волосы… И решительно опустил руки. Подошел к самому окну и посмотрел вверх.

Селение жителей Дождевых Чащоб, называвшееся Трехог, было висячим. Его устроили на ветвях деревьев у берега реки. Одна сторона дома Рэйна непосредственно выходила на стремительно несущийся поток. С другой сквозь кроны деревьев виден был Старый Город. Там, наверху, еще горело несколько огоньков: раскопки и поиски шли постоянно, никогда не останавливаясь совсем. К тому же, если работаешь в глубине подземелья, нет особой разницы, что там, снаружи, — ночь или день. В недрах горы царила вечная тьма. Такая же, как и в сработанном из диводрева гробу, что лежал в чертоге Коронованного Петуха…

Он в который раз подумал о том, чтобы рассказать матери о своих кошмарах. Нет. Он заранее знал, как она поступит. Просто велит расколоть последнее оставшееся «бревно». Громадное мягкое тело, покоящееся внутри, вывалят на холодный каменный пол, а драгоценное «бревно» разделают на брусья и доски для очередного корабля. Ибо диводрево, похоже, было единственным веществом, не боявшимся едкой и ядовитой воды. Ведь даже деревья и кусты, росшие на берегу, выживали лишь до тех пор, пока оставалась в целости их кора. Стоило завестись малейшей царапинке — и вода принималась за разрушительную работу. На отмелях реки кормились длинноногие серебристые птицы, но даже и у них на ногах Рэйн не единожды замечал распухшие язвы. И только диводрево могло безнаказанно погружаться в молочно-белые воды реки Дождевых Чащоб.

И семейство Хупрусов владело величайшим и последним бревном…

Дали бы ему волю, он обязательно изыскал бы способ подставить бревно солнцу и посмотреть, что из него вылупится. При этом бревно, скорее всего, погибнет. Рэйн видел старую полусгнившую шпалеру, на которой можно видеть подобное вылупление. Дряблое белесое существо высовывало голову из набухших, как губка, остатков диводрева. И хватало челюстями его куски, словно стремясь пожрать руины своей тюрьмы. Глаза у существа были дикие и свирепые, а окружали его какие-то фигуры, почти человеческие, но не вполне. Они взирали на происходившее не то благоговейно, не то с ужасом… Иногда, глядя на старую шпалеру, Рэйн остро чувствовал все безумие своей затеи. Зачем рисковать, выпуская на свободу такую жуткую тварь?…

Но… Она ведь была последней в своем роду. Последним настоящим драконом…