Безумный лес

Время шло и шло — неслышными и невидимыми шагами, — и, проснувшись однажды, мы обнаружили, что наступила середина лета. Солнце приблизилось к земле, и жар его сделался нестерпимым. Созрел ячмень. Созрела рожь. Дозревали пшеница и овес. Староста позвал меня и сказал:

— Я нанял тебя слугой при лошадях, нечестивая собака. Но теперь у меня много спешной работы на жатве и молотьбе. Слава аллаху и пророку — год выдался урожайный. Ты должен мне помочь.

— С радостью. Я ведь не какой-нибудь городской пустобрех. Знаю, что такое жатва и молотьба.

— Значит, уговор: завтра на рассвете лошадьми займутся Урума и Урпат, а ты пойдешь со мной на жатву, будем жать ячмень.

Работа меня не пугала. Жаль было только, что на время меня разлучат с Урумой. Я сделал попытку отказаться; заявил с вызовом:

— Я помогу вам на жатве. Помогу и на молотьбе. Но тогда, хозяин, вам придется заплатить мне сверх положенного жалованья.

— С какой это стати я буду платить тебе сверх положенного? Ты ведь пока мой слуга? Слуга!

— Слуга-то слуга, но по уговору мое дело — быть при лошадях. Только при лошадях. И не забывайте, хозяин, что мы торговались и сговаривались при свидетелях. Работа в поле — это дело совсем особое. Об этом уговора не было.

Жена татарина, Сельвье, слушавшая нашу перебранку с Селимом Решитом, что-то пробормотала под своим черным покрывалом. Я напряг слух. И услышал все до словечка, но понять ничего не понял.

Татарин, посмеявшись над бесплодностью моих стараний, объяснил:

— Ты разгневал мою жену, грязная собака. Вконец разгневал. Хромой бес, сидящий в тебе, так и подбивает тебя поживиться за наш счет.

— Это пустяки. Пусть себе бормочет что угодно. Хозяйка на то и хозяйка, чтобы браниться, сколько душе угодно, а вы должны уплатить мне надбавку. Вы наняли меня ухаживать за лошадьми, я и ухаживаю за ними. Но мы не уговаривались ни насчет жатвы, ни насчет молотьбы. Разве не так?

Татарин опустил голову. Проворчал:

— Так.

Я расхрабрился. Повысил голос:

— А раз так, то и платите, господин староста. Если заглянуть в закон, то и в законе так записано.

— Бог с ним, с законом.

— Ни под каким видом, господин староста, нельзя насильно заставить меня работать в поле.

Я нарочно нажимал на его служебное положение, которым, по словам Урумы, он очень дорожил. Староста заговорил по-татарски с женой. Вскоре между ними разгорелась ссора. Они бранились больше часу. Утомившись, хозяин тяжело вздохнул. В сердцах пожевал губами. Сплюнул. Плевок просвистел возле моего уха, как пуля. Я не шевельнулся. Не моргнул глазом.

— Да, ты прав, грязная собака. Ничего не поделаешь. Прав. Придется от себя хоть с мясом оторвать, а тебе заплатить. В общем-то я все равно останусь в выигрыше. Гагауз обошелся бы еще дороже. Стало быть, хочешь не хочешь, а прибавить придется.

Победа не доставила мне радости. Я получал чуть больше денег, но платил за это не только работой, но еще и разлукой с Урумой. Тем не менее я поторопился спросить:

— Сколько?

Татарин молчал. Словно онемел. Я повторил вопрос:

— Сколько?

Словно очнувшись ото сна, он проронил:

— Десять лей… Десять лей сверх жалованья.

— Мало. Слишком мало, хозяин.

Я снова оставил его наедине с его переживаниями. После чего назвал цифру в двадцать лей. Мы торговались до полуночи; он обзывал меня то нечестивой собакой, то хромым бесом, а я величал его не иначе как «хозяин» и «господин староста». Когда нас обоих сморил сон, мы сошлись на пятнадцати леях.

— Ты победил, хромой бес.

— Зато в тот раз победа была за вами, хозяин.

Мы ударили по рукам. Я спросил его:

— Нам придется все время жать только вдвоем?

— Нет. Я нанял еще пять человек.

— Все пятеро — нечестивые собаки?

— Да, все. Только другого племени.

На этом разговор кончился. Для одного вечера было довольно.

На заре следующего дня пять нечестивых собак, нанятых на время жатвы, постучались в ворота татарина. Мы встали незадолго до рассвета и поджидали их. Встретились перед домом возле колодца. Я пригляделся к пришедшим. Раз уж нам предстояло работать вместе, то я постарался рассмотреть их как следует. Это были долговязые парни, в рваной залатанной одежде, грязные, с чирьями на шее, но крепкие и здоровые. При нужде могли камни крошить руками. Мы запрягли в телегу четверку коней, уселись и покатили в поле. Впереди нас Селим Решит ехал верхом на белоногой кобыле по кличке Ифа. Слово за слово — и пока ехали, я узнал, что мои долговязые соседи были из Коргана, соседнего гагаузского села… А за табуном все время, пока мы будем жать, должны присматривать Урума и Урпат…