Безумный Пьеро

Первой местной жительницей, встреченной им, оказалась корова — четвероногая, с вислым выменем. Она тихо паслась при дороге, лениво переставляя тонкие ноги. Кот спросил у неё, как называется деревня. Та посмотрела на него мутным взглядом, мотнула головой и замычала. Говорить она, по-видимому, не умела. Баз немного удивился: он привык, что молочные породы, в отличие от мясных, что-то соображают.

Деревня казалась неухоженной, чтобы не сказать заброшенной. Дома, когда-то добротные, обветшали, садики заросли бурьяном. На кривых улочках никого не было. Базу встретилась только старая кошка, толкающая тележку с навозом. При попытке заговорить она зашипела и быстро скрылась.

Баз шёл вдоль забора, когда услышал скрип. Обернувшись, он увидел сквозь штакетник аккуратный дворик, качели и на них маленькую обезьянку в красных башмачках и с бантиком на хвосте. Кот подумал, что у обезьянки есть родители. И они уж, верно, достаточно смышлёные, чтобы объяснить, что к чему.

Ожидания не обманули. Через пять минут Базилио уже сидел в доме за столом и чинно беседовал с его хозяином, высоким худым шимпом.

В доме было неуютно: темно, тесно, воняло мокрыми шкурами. Обезьян был местным скорняком и сапожником. Правда, по его же словам, обувку ему заказывали всё реже: население медленно, но верно скатывалось в первобытное состояние.

— Да мы чего, мы ничего. живём мы здесь, — бормотал обезьян, подливая коту в кружку желтоватого цвета напиток, который он называл «грип». Наливал он его из банки с обёрнутой суровьём горловиной. — Тихо живём, никого не трогаем. Если б не беда наша… Да вы пейте, пейте, — он снова наклонил банку над кружкой.

Напиток был кислый и коту не понравился. Всё же он сделал очередной вежливый глоток и спросил, кто у них тут авторитет.

Шимпанзе горестно вздохнул.

— В том-то и вся печаль! — вздохнул он тяжко. — Дом пустой стоит, вот мы и без пригляда. Были честным электоратом, а стали кто? Джи-гурда какая-то. Без хозяев совсем опустились. Да что ж вы грипа-то жалеете? Пейте, пейте!

От грипа кот всё-таки отказался, а вот историю местности попросил рассказать с самого начала и в подробностях.

Выяснилось вот что.

Деревня была всегда. Во всяком случае, так считали местные. Когда-то у неё было название, давно позабытое за ненадобностью. Жители частью сами нарождались, частью приходили откуда-то. Откуда — обезьян не знал: сам-то он родился здесь, как и родители, и другой жизни не знал. Родители ему сказали главное: здесь, в деревне — спокойно, а там — всякое случается. Где это «там» и как туда попасть, он не интересовался.

Всего здесь было где-то около полусотни дворов — и ещё Дом.[41] О доме обезьян говорил с почтением. Он стоял отдельно. Где именно, шимп объяснить не смог: мычал что-то и тряс перед лицом морщинистыми ладошками. Дом тоже был всегда, и в доме изволил жить авторитет. Шимп почему-то называл его «мастером». Мастера всегда было двое: не два, а именно что двое, притом что он были один. Они жили здесь, пока не исполнялись сроки и они не уходили за звёзды, в настоящий мир.

Что все эти слова значат, обезьян и сам не разумел: слышал когда-то от кого-то, да сам не понял, что слышал.

Базилио попытался разузнать подробности, но шимп ничего толком не знал. После долгих расспросов он всё-таки припомнил, что один мастер изволили иметь облик лилейной змеи, другой — были пернаты, а ещё один — с жемчугом. Кот это понял так, что тот являлся по основе двустворчатым моллюском. Все они давно ушли за звёзды. Ныне же остался дом пуст. Что и отразилось на местных жителях самым пагубным образом.

— Раньше-то, — жаловался он, отхлёбывая грип из огромной кружки, — пригляд за нами был. А мы служили честно. Репку сахарную сеяли, гречу, пшеничку. Вино делали всякое. Вот, к примеру, мне прадед рассказывал: мастер, которые с жемчужиной, так они свечи любили. Ну так мы пчёлок развели: и мёд у нас был, и воск, из него свечки отливали настоящие. Они свечки любили. А ещё другие были, они лаванду уважали. Так у нас той лаванды цельное поле засеяли, оттого красота происходила… Охотники бывали. На оленей диких охотились, на коз… А теперь и служить некому, и пригляда нет. Живём как трава сорная. Пьянство завелось, бескультурье. Вырождение, опять же. Раньше-то селекция была, — это слово обезьян выговорил с трудным уважением, — а теперь кто с кем. Иные из новых приплодов и не разговаривают уже. Лепестричества опять же не стало. Прадед мой сказывал про лепе-стричество, с него и свет, и тепло было. А теперь. эх! — он сокрушённо махнул волосатой лапой.

Кот задумался. Хороший, годный электорат, загибающийся без хозяина — в этом было что-то неправильное. Он на всякий случай спросил, почему местные сами не смогли выбрать себе авторитета.

Обезьян разволновался, даже рассердился. Из его сумбурных речей кот понял только, что авторитет должен жить в Доме, а местные не могут в него даже войти. Почему — Базилио так и не понял.