Несмотря на то, что разразившийся скандал набирал обороты, получив отказ Каролины, Шарль опустил руки, по своему обыкновению надеясь, что все разрешится само собой. Он ждал, что помощь, как всегда, подоспеет в нужный момент, однако никто из знакомых Бодлера и пальцем не пошевелил, чтобы избавить его от неприятностей. Не помог даже Теофиль Готье, посвящением которому Шарль думал обезопасить «Цветы зла» от нападок недоброжелателей. Когда до слушания дела оставались считаные дни, опальный поэт решил переговорить с адвокатом. Шарль настоятельно рекомендовал ему упомянуть в защитной речи Ламартина и его «Падение ангела», а для большего эффекта с отвращением процитировать ужасные гадости, которые писал Беранже. Кроме того, будущий подсудимый выпустил небольшим тиражом брошюру «Статьи в оправдание Шарля Бодлера, автора «Цветов зла». Часть из них отослал в прокуратуру, а оставшиеся экземпляры отправил членам исправительного суда. Не хватало последнего штриха, чтобы картина его невиновности выглядела совсем уж правдоподобно. Аполлония Сабатье! Вот кто отведет от Шарля нападки невежественных судейских чиновников! Бодлер тут же уселся за письмо к своей будущей заступнице. Перо его привычно скользило по бумаге, на листе росла и крепла броня из спасительной лжи. «Забыть Вас невозможно, – писал Бодлер. – Говорят, были поэты, прожившие всю жизнь с глазами, устремленными на один и тот же любимый образ. Я и в самом деле полагаю (правда, я здесь лицо более чем заинтересованное), что верность – один из признаков гениальности. Вы – более чем образ, о котором мечтают, Вы – мое суеверие. Сделав какую-нибудь крупную глупость, я говорю себе: «Боже! Если бы она узнала об этом!» А когда я делаю что-нибудь хорошее, то говорю себе: «Вот это приближает меня к ней духовно». В последний же раз, когда я имел счастье (совершенно помимо моей воли) встретить Вас, – ибо Вы даже и не подозреваете, как старательно я избегаю Вас! – я говорил себе: было бы странно, если бы этот экипаж ожидал именно ее, и тогда, может быть, мне стоило выбрать другой путь. И вдруг: «Добрый вечер, месье!» – прозвучал ваш дивный голос с очаровательным и волнующим тембром. И я ушел, повторяя всю дорогу: «Добрый вечер, месье!», пытаясь даже имитировать ваш голос»
[10]. Это была прелюдия, призванная напомнить «Президентше» о нем самом и его скрытой страсти, ранее описанной в стихах. Далее следовала основная часть, ради которой и было написано это письмо. «В прошлый четверг я видел моих судей. Я не скажу, что они некрасивы, они чудовищно безобразны, и души их, должно быть, похожи на их лица. У Флобера среди защитников была принцесса. Мне не хватает женщины. И несколько дней назад мною вдруг овладела странная мысль, что, быть может, Вы могли бы, используя свои связи, по каким-нибудь сложным каналам направить разумный совет кому-то из этих балбесов. Слушание дела назначено на послезавтра, на четверг. Вот имена этих чудовищ: председатель – Дюпати; императорский прокурор – Пинар (очень опасен); судьи: Дельво, Де Понтон д’Амекур, Наккар. 6-й зал для уголовных дел»[11]. Именно «особо опасный» Пинар, мелкая сошка, всего лишь исполняющий обязанности прокурора, когда-то настаивал на суровом наказании Флобера. Если уж самому Флоберу не поздоровилось, чего уж ждать от этого невежды Шарлю? «Я хочу оставить все эти пошлости в стороне. Помните только, что есть человек, думающий о Вас, что в мыслях его нет ничего пошлого и что он просто немного сердится за Ваше лукавое веселье. Очень прошу хранить в тайне все, что я смогу Вам сообщить»[12]. И, чтобы не возникло недопонимания со стороны Аполлонии, он добавляет в постскриптуме письма к своей «мадонне», что все стихи со страницы восемьдесят четыре по страницу сто пять включительно посвящены именно ей.
