Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов

Баранников смотрел ему в спину, недоумевая, зачем это понадобилось немецкому инженеру сообщать о том, что де- лае? завод. «Фау»! Все-таки «фау»! «Рудольф Гримм, Рудольф Гримм», – повторял про себя Баранников.

Взревела сирена. Станки остановились. Гулкая тишина будто ударила в уши.

Оглушенные ею люди, пятясь, отходили от станков и становились в шеренги. Многие шатались, как пьяные.

Баранников незаметно протянул Антеку пакет:

– Возьми. В пещере сделаешь перевязку.

– Спасибо, – первый раз поблагодарил поляк и стал в шеренгу, пряча за спиной пораненную руку.

Баранников направился в угол, где после работы собирались заключенные инженеры.

В общежитие он шел, как обычно, в паре с Гаеком.

– Знаешь, что делает наш завод? – тихо спросил Баранников.

– Черт знает! – зло отозвался чех.

– «Фау» мы делаем.

Гаек даже замедлил шаг.

– Точно?

– Вполне.

– Получается, что мы здорово помогаем им вылезти из поражения? – сказал Гаек. Помогаем убивать своих?

– Выходит, что так, – ответил Баранников.

11

Прошел еще месяц. Теперь уже все инженеры знали, какую продукцию выпускает подземный завод. Об этом позаботились Баранников с Гаеком.

Однажды вечером в комнатушку Баранникова зашел бельгиец – староста общежития.

– Ну, как тут у вас потолок? – спросил он. – Да, пожалуй, вы правы, надо принять меры.

– Зачем, как вы однажды выразились, дразнить собак? – усмехнулся Баранников.

– Ну, если бешеных собак спускают с поводка, все равно плохо.

Баранников промолчал.

– Мы им делаем секретное оружие, с которым они собираются выиграть войну.

Баранников в разговор не вступал. Бельгиец продолжал:

– А тогда все, что сделали ваши русские для победы, пойдет прахом. – Он присел на кровать рядом с Баранниковым, помолчал и вдруг тихо рассмеялся: – Потомство за нашу работу здесь поставит нам памятники, не так ли?

– Как вы однажды выразились, главное – выжить, – безразлично произнес Баранников.

– Бросьте со мной играть! Вы что, хотите жить, получить крест от Гитлера и с этим крестом на шее вернуться на пепелище своего дома, сожженного нашими «фау»?

Так? – спросил бельгиец, и глаза его загорелись, злобным огнем.

– А что я могу сделать? – безнадежно произнес Баранников, который совсем не торопился вступать с ним в открытый разговор.

Бельгиец, может быть, целую минуту смотрел на Баранникова и молчал. Потом неожиданно спросил:

– Вы что, не русский?

– Почему? Русский.

– Мои товарищи поручили мне поговорить именно с вами.

– О чем?

– Что значит – о чем! О том же.

– Не понимаю.

– Бросьте! – Бельгиец встал и заходил по комнате – два шага к окну, два обратно. – Мы потребуем, чтобы нас вернули в обычный лагерь. Нигде не сказано, что мы обязаны работать именно в этом аду.

– Отсюда живыми не выпускают никого, – спокойно сказал Баранников.

Бельгиец остановился:

– Это не больше как сказка для трусливых.

– А если не сказка?

– Значит, вы будете спокойно делать «фау»?

– Не знаю.

– Я и мои товарищи имеем совершенно ясно сформулированные приговоры их собачьих судов. Заключение и его срок. У нас есть все основания протестовать против того, что нас заслали в это подземелье.

– Лично я никакого приговора не имею.

– И думаете за это спрятаться?

Баранников промолчал.

Бельгиец постоял перед ним и направился к двери.

– Я приходил к вам насчет потолка. Я потребую, чтобы сделали ремонт. Спокойной ночи! – Бельгиец ушел, резко хлопнув дверью.

Это неожиданное посещение взбудоражило Баранникова, Еще во время разговора его подмывало заговорить с бельгийцем откровенно, но так внезапно возникший и такой опасный разговор настораживал. «Чего же он хотел? – напряженно думал Баранников. – Чтобы я присоединился к их дурацкому и безнадежному протесту? Или он ждал моих предложений? Почему он так напирал на то, что я русский?…» В эту ночь Баранников заснул только перед самым рассветом. Все думал о разговоре с бельгийцем. Нет, нет, проявляя осторожность, он поступав правильно. И в то же время Баранников был почти уверен, что бельгиец не провокатор. В конце концов, он решил посмотреть, как будут вести себя бельгиец и его товарищи дальше. А там видно будет. Когда на другой день Баранников поздоровался с бельгийцем, тот не ответил…

Уже кончалось лето сорок третьего года. Баранников все острее и мучительнее переживал свое бездействие. С другой стороны, он понимал, что в условиях такого лагеря быстро ничего сделать нельзя. Вот оборвалась тогда связь с центром, и до сих пор не удалось ее наладить. Все лето Баранников и Гаек терпеливо пытались найти ниточку связи с центром, хотя делать это теперь, когда они жили на поверхности, было необычайно трудно. Все их попытки ни к чему не привели. Связь с центром не мог восстановить и Стеглик. Есть ли он вообще, этот центр? Может быть, гестаповцы давно его разгромили?

Каждое утро, когда Баранников спускался в подземелье и слышал ровный гул работающего завода, у него до боли, сжималось сердце – он же знал, что этот ровный, ритмичный гул означает не что иное, как новые и новые летающие снаряды.