Безумство Мазарини

Пистолет был в руках у отца, и я почувствовал себя в безопасности. На короткий миг.

На очень короткий.

Еще секунда — и случилось нечто невероятное.

Отец с улыбкой — не привиделась ли она мне? — повернулся к Валерино, протянул ему оружие и произнес невообразимые слова:

— Позволить мелюзге так себя облапошить! Это ты называешь стоять на стреме?

Валерино только плечами пожал и направил оружие на Мади.

— Ну хорошо, — сказал отец. — Поиграли — и хватит, возвращаемся в сарай.

48 «Шато Лодюк» 1978 года Суббота, 19 августа 2000, 11:18 Дорога к перевалу Клер, Ницца

— Последний, кто видел его живым? — переспросил Симон.

Габриель Бордери сел и положил папку на низкий столик между ними.

— Да. В тот момент, когда почти все уже считали его мертвым. Вечером он вышел на лодке в открытое море и якобы погиб, а на самом деле я укрыл его на одной из своих строек в заливе Морбиан. Он оставил прощальное письмо для полиции, взял на себя всю вину. Хотел, чтобы все улеглось, хотел защитить жену и сына, а заодно выждать, чтобы потом иметь возможность контратаковать. Если бы у него хватило сил… Увы, его уже тогда терзали мрачные мысли, прощальное письмо не было блефом. Его жена Анна очень встревожилась. Он винил себя в гибели трех человек, и это его разрушило. Думаю, только Анна и привязывала его к жизни. Я был с ним, когда он узнал про аварию, и пытался его поддержать, но чувствовал, что он окончательно сломался. Мы долго говорили. На следующую ночь Жан отплыл обратно на Морнезе, чтобы передать нотариусу завещание, распорядиться земельным участком и оставить сыну Колену письмо с объяснениями, которое тот должен был прочитать, когда повзрослеет и сможет понять. Мне он сказал, что вернется, но мы оба знали, что это неправда. Он утонул недалеко от Морнезе. Тело нашли несколько дней спустя.

— Взяв на себя всю вину и покончив самоубийством, он спас вас! — не удержался Симон. — Может, расскажете все с самого начала? Вы давно с ним дружили?

— Ладно. Вернемся к началу. Как насчет того, чтобы распить бутылку хорошего вина? Из-за своих заграничных поездок я даже не успеваю в собственный погреб заглянуть, а в мусульманских странах приличной выпивки не найти.

Не дожидаясь ответа, он вышел и вернулся с двумя большими бокалами и бутылкой красного вина.

— «Шато Лодюк» семьдесят восьмого года, вам должно понравиться. Вот Жан Реми был большим ценителем вин, очень тонким знатоком. Это нас сблизило.

— Когда вы познакомились?

— Еще в университете. Оба историки, специализация — культурное наследие. Мы дружили втроем — он, я и Максим Приер, который почти до конца оставался с ним. Мы были совершенно разными. Жан — отличник, невероятно образованный, прирожденный исследователь, страстно увлеченный наукой. У меня таких способностей не было, зато хватало честолюбия и идей. Через полтора года я бросил учебу, чтобы шататься по свету с рюкзаком за спиной. Жан же закончил университет. Несколько лет спустя он, без гроша за душой, вместе с другими ненормальными скреб камни своего проклятого аббатства на острове Морнезе, а я возглавил предприятие с двумя десятками служащих и ворочал миллионами франков.

— А чем отличался Максим Приер?

— За девками бегал. Считал себя свободным художником. Обаятельный. Карьерист и лицемер.

— Вам он не нравился?

— Нет. Именно он вместе с шурином Жана, Тьерри, его предал. И мы никогда не узнаем, до какой степени.

— Что с ним стало потом?

— Понятия не имею. Шляется, наверное, где-нибудь между Нормандией и Бретанью.

Симон ненадолго задумался и решил, что как только вернется, попытается раскопать все про этого Максима Приера.

— Когда вы с Жаном встретились снова?

Габриель Бордери помедлил, разглядывая вино в бокале на свет.

— М-да… Не выдающийся год. Что скажете?

Симон в этом ничего не понимал.

— Оно… вкусное. Правда, мне не с чем особо сравнивать.

— Вы еще молоды, со временем научитесь. Так вот, как я уже сказал, нас было трое друзей. Позже Жан Реми со мной связался. Они обнищали, были на грани разорения, ему нужны были деньги.

— И вы дали?

Габриель Бордери отпил глоток, несколько секунд подержал вино во рту.

— И все же неплохо идет, после пустыни-то. Правда? Я дал немного денег, чтобы они смогли выкрутиться. Жан Реми не был побирушкой, а я был не благодетелем, я был бизнесменом. Он это знал.

— А «Евробильд»?