Безумство

Сначала я чувствую ее запах. Запах лилий и свежих летних полей заполняет тесное пространство, перекрывая яркий, сахаристый привкус сахарной пудры, которая плавает в воздухе, и мой желудок скручивает от волнения и горькой боли. Моя мать входит в комнату в вихре музыки и энергии. Ее темные густые кудри растрепаны и тянутся во все стороны, как виноградные лозы, тянущиеся к солнцу. Ее теплые карие глаза светятся электрической, заразительной энергией. Улыбка на ее прекрасном лице освещает всю комнату так ярко, что я почти ослеплен ею.

Я полностью влюблен в эту женщину. Это тот тип безусловной любви, которую сыновья чувствуют к своим матерям, прежде чем обнаружат, что у нее есть недостатки, и иллюзия, что она самое совершенное существо, когда-либо ходившее по земле, в конечном счете, разрушается.

Радость захлестывает меня, когда она подбегает ко мне сзади, щекоча пальцами мои бока, зарываясь лицом в изгиб моей шеи. Я визжу, когда она делает вид, что кусает меня.

— Кому нужна пицца, Passerotto (прим. с итал. – «Воробушек»)? Думаю, что просто съем тебя. По-моему, маленькие мальчики вкуснее.

Шестилетний я задыхаюсь, пытаясь выдавить из себя слова сквозь пронзительный смех.

— Нет, мама! Нет, нет, нет, не ешь меня! Не ешь меня!

Старшая версия меня самого громыхает только половину фразы, его слова густы от страдания.

— Нет, мама. Нет, нет, нет.

Запах внутри кухни усиливается, сон крутится, развивается вокруг меня, как движущаяся картина, и вот мы сидим за кухонным столом, все трое, уставившись на пиццу, достаточно большую, чтобы накормить целую армию. Моя мать складывает руки на груди, наклоняясь к моей младшей версии, через истертую древесину, и заговорщически шепчет:

— Что думаешь, любовь моя? Разве она не совершенна? Стоит ли нам есть до тех пор, пока наши животы не лопнут и кишки не выползут наружу, как маленькие красные змеи?

Юный Алессандро хихикает, на его щеках появляются глубокие ямочки. Его улыбка заставляет глаза закрыться, когда он смеется над перспективой такого обжорства.

— Да, мама. Давай съедим все это целиком. А потом — десерт!

Моя мать, в своем цветастом платье, садится на стуле прямо, вытянувшись по стойке смирно.

— Десерт? А кто вообще говорил о десерте? — Она широко раскрывает рот в притворном шоке. — Ты заглядывал в холодильник, Воробушек?

Маленький мальчик прикрывает рот руками, стараясь не рассмеяться еще сильнее. Он поворачивается ко мне, старшей версии самого себя, сидящей рядом с ним за столом, и обхватывает рукой рот, громко шепча: