Безупречные

Ханна крутилась перед зеркалом в своей комнате, придирчиво оглядывая себя со всех сторон. Должно быть, в витринах молла она видела искаженное отражение – сейчас она выглядела худой и красивой. Хотя… Или ей показалось? Кожа слишком пористая? И не косят ли глаза?

Снова на взводе, она открыла ящик комода и достала огромный пакет чипсов с солью и перцем. Она отправила в рот целую пригоршню, пожевала и на этом остановилась. Послания от «Э» заставили ее вспомнить давно забытую привычку заедать стресс. Нет, она не собиралась этого делать. Тем более в присутствии отца.

Она убрала пакет с чипсами и снова выглянула в окно. Где же он? Прошло почти два часа с тех пор, как мама вызвала ее из молла. Но тут она увидела, как на подъездную аллею, петлявшую среди деревьев, свернул темно-зеленый «Рейнджровер». Автомобиль ловко маневрировал на поворотах – сразу было видно, что за рулем сидел местный, который знал здесь каждую кочку. В детстве они с отцом катались на санках по этой дороге. Он учил ее управлять телом, чтобы не опрокидываться на виражах.

Ханна вздрогнула от звонка в дверь. Карликовый пинчер Кроха яростно залаял, когда раздался второй звонок. Лай стал еще более высоким и нервным, как только звонок прозвенел в третий раз.

– Иду! – проворчала Ханна.

– Привет, – сказал отец, когда она распахнула дверь. Кроха кинулся ему в ноги. – Привет и тебе. – Отец нагнулся и взял собачку на руки.

– Кроха, нельзя! – скомандовала Ханна.

– Да все нормально.

Мистер Марин погладил носик пинчера. Ханна купила Кроху вскоре после того, как ушел отец.

– Ну…

Отец неловко мялся на крыльце. В угольно-сером деловом костюме и галстуке в красно-голубую полоску, он будто приехал прямо с совещания. И долго он собирался так стоять? Ханне казалось забавным приглашать отца в его собственный дом.

– Можно?.. – начал он.

– Зайдешь?.. – в унисон с ним произнесла Ханна.

Отец нервно рассмеялся. Ханна не понимала, хочет ли обнять его. Отец шагнул вперед, и она попятилась, наткнувшись на дверь. Пришлось притвориться, будто она сделала это нарочно.

– Входи, – сказала она, не скрывая раздражения в голосе.

Они стояли в прихожей. Ханна чувствовала на себе его взгляд.

– Я очень рад тебя видеть, – сказал отец.

Ханна пожала плечами. Жаль, что нельзя было закурить – она не знала, куда деть руки.

– Да. Ты хотел взять какие-то финансовые бумаги? Они готовы.

Он прищурился, пропуская ее слова мимо ушей.

– Я все хотел спросить тебя в прошлый раз. Твои волосы. Ты что-то сделала с ними. Они… стали короче?

Она ухмыльнулась:

– Темнее.

Мистер Марин взмахнул рукой.

– Точно. И ты теперь без очков!

– Я сделала ЛАСИК[42]. – Ханна неотрывно смотрела на него. – Два года назад.

– О. – Отец сунул руки в карманы.

– Ты как будто недоволен.

– Нет, – поспешно произнес он. – Просто ты стала… другой.

Ханна скрестила на груди руки. Когда родители разводились, Ханна решила, что это из-за нее, потому что она толстая. Неуклюжая. Уродливая. Встреча с Кейт убедила ее в этом. Отец нашел себе новую дочь, променял дурнушку на красавицу.

После кошмара в Аннаполисе отец еще пытался напоминать о себе. Поначалу Ханна шла на контакт и даже пару раз общалась с ним по телефону – правда, хмуро и односложно. Мистер Марин старался выведать, что не так, но Ханна стеснялась говорить об этом. Постепенно телефонные звонки стали раздаваться все реже, а потом и вовсе прекратились.

Мистер Марин прошел вперед, половицы поскрипывали под его ногами. Ханне показалось, что он оценивал перемены в доме. Заметил ли он, что в прихожей, над столиком в миссионерском стиле, больше не висела черно-белая фотография Ханны с отцом? И что ее место заняла литография женщины в позе йоги «Приветствие Солнцу», которую отец ненавидел, а мама обожала?

Отец плюхнулся на диван в гостиной, хотя никто и никогда гостиной не пользовался. В том числе и он сам. Темная, перегруженная мебелью и безвкусными восточными коврами, она не вызывала ощущения уюта, да еще и пахла чистящим средством «Эндаст». Ханне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним и присесть в углу на оттоманку с ножками в виде лап грифонов.

– Как поживаешь, Ханна?

Она поджала под себя ноги.

– Хорошо.

– Я рад.

Снова тягостное молчание. Ханна услышала, как лапки Крохи застучали по полу кухни и он принялся лакать воду из миски своим маленьким язычком. Ей хотелось, чтобы тишину прервало хоть что-нибудь: телефонный звонок, сработавшая пожарная сигнализация, очередное сообщение от «Э» – что угодно, лишь бы освободиться от этой неловкости.

– А ты как? – спросила она наконец.

– Неплохо. – Отец схватил с дивана маленькую подушку с кисточками и рассмотрел ее с расстояния вытянутой руки. – Какие же уродливые эти вещицы.

Ханна могла бы с ним согласиться, но разве подушки в доме Изабель были произведениями искусства?

Отец поднял на нее взгляд:

– Помнишь свою любимую игру? Ты раскладывала на полу подушки и перепрыгивала с одной на другую, потому что пол был раскаленной лавой?

– Пап. – Ханна сморщила носик и подтянула колени к груди.

Он сжал подушку в руках.

– Ты могла играть часами.

– Мне было шесть лет.