Безутешная плоть

У тебя остались силы только на то, чтобы смотреть на нее. Перед твоей рубашки промок от слез. Первоначальное ожидание на ее лице сменяет разочарованный пристальный взгляд. Наконец она засовывает ручку и маленький блокнот в карман халата и уходит, опять оставив тебя с чувством стыда, который ты не в состоянии объяснить.

Глава 10

Оказывается, ты лужа. Тени в холле – пруды. Вместе вы образуете океан. Нескончаемый океан льется из твоих глаз.

– Вы все так же? – резко спрашивает практикантка. – Хотите, чтобы мы вас пожалели? Мы не слышали, чтобы кто-то умер или что-нибудь в таком роде.

Сесилия Флауэр, бродя по холлу и предлагая всем свою грудь, проходит мимо тебя, как будто лужа ядовитая. Эд Портер по-прежнему кричит на практикантку. Его крики доносятся до тебя издалека. Мэбс Райли, опять представляясь каждому встречному, уверяет, что она в восторге от его любезности, и все пытается снять кольцо с пальца, правда, ей никак не удается. Когда люди умирают, кости ссыхаются, говорит она, но можно с мылом, и тогда вы получите его в наследство.

Хотя старуха и не подозревает, от ее приступов наивного великодушия ты получаешь вполне реальное наследство. Повторяясь, они постепенно убеждают тебя в том, что у тебя внутри таится забытая драгоценность. Правда, усилиям вытащить на свет божий эти самые стоящие крохи личности мешает какая-то дрянная субстанция, содержащая больше пустоты, чем у тебя хватает духу вспомнить, и которую можно смыть только новыми потоками, текущими по щекам. Ты раздражаешь санитаров, которым приходится часто менять тебе рубашку. Наконец они заставляют тебя носить с собой полотенце, которое ты забываешь, переходя на другое место, и они вынуждены за тобой ухаживать.

Однажды, когда состояние улучшается настолько, что больничную одежду тебе меняют на твою собственную, рядом оказываются два человека.

– Это мы. Как ты, Тамбудзай? Ты нас не помнишь? – строго спрашивает один из них.

Несмотря на грубоватый тон, ты чувствуешь тревогу женщины.

Наступает молчание, и тихие, одновременные вздохи говорят тебе, что женщины обменялись взглядами.

– Попробуй, – просит тот же голос. – Подумай! Это я, тетя Люсия. А со мной Кири.

Как раз думать ты хочешь меньше всего и обижаешься на посетительниц с их притворными голосами, какими они задают неприятные вопросы, на которые ты не можешь и не хочешь искать ответы. Обескураженные, напуганные молчанием, несколько раз они, качая головами, уходят. Наконец, когда твое состояние еще не раз сбивает их с толку, они начинают шутить.

В день, когда они избирают такую тактику, практикантка сажает тебя в саду рядом со вдовой Райли. Она решила вас свести и, командуя, тоненько смеется растерянности вдовы Райли, а тебя называет «мурунгу»[21], ведь теперь ты дочь белой женщины. От такого обращения из тебя, разумеется, вытекают водопады слез. Практикантка грубо спрашивает, что ты себе позволяешь, и уходит, не скрывая, как ее все забавляет.

– Это опять мы! – начинает женщина с более громким голосом, когда приближаются часы посещений. – Только не говори мне, что ты ничего не ела и не спала, Тамбудзай. Такое ощущение, что, как мы ушли, ты тут так и сидишь.

Они пододвигают садовые стулья, по камням скрежещет металл. Наклонившись, они смотрят на тебя, тебя обдает жар их тел. Он становится сильнее после движения и увлекает тебя, как танец или песня. С ними третий человек.

– И что? Нам опять уйти? – как можно тише спрашивает громкая женщина. – Подождать еще несколько дней?

– Может, она спит? – интересуется ее спутница. – Все время спит. Вот так, с открытыми глазами. Я много чего видела, но такое, мм, такого я никогда не видела.

Новая женщина ахает и прерывает молчаливое наблюдение:

– Она умерла. Я хочу сказать, умирает!

– Когда умирают, так не плачут, – говорит первая. – Тогда дух занят совсем другим, ты тратишь все силы на то, чтобы уйти. В любом случае ты видишь ее в первый раз. А она такая всякий раз, как мы приходим. Если она и вернется домой, то не скоро.

Металл опять скрежещет по камням.

– Позовите сиделку, – громко настаивает третья. – Сиделка, сиделка, Тамбудзай не шевелится.

– Сядь, Ньяша, – велит вторая женщина, – не беспокой людей. Смерть выглядит не так. Ты разве не слышишь тетю Люсию?

– А разве с ней что-то случилось? – спрашивает вдова Райли. – Мне кажется, с моей дочерью Эди все в порядке. Она сидит так целый день, тихо, спокойно. Такая хорошая девочка, что приехала меня навестить.

Раздается стук, Ньяша опять плюхнулась на стул и что-то бормочет, успокаивая старуху. Через секунду тебе в лицо тычется платочек.

– Люсия, когда это было? – спрашивает Кристина, меняя тему. – Когда ты видела первый раз, чтобы глаза так смотрели? Разве не тогда, когда вокруг все было искорежено, разодрано, когда красное стало белым, белое красным и река вышла из берегов, а должна бы дальше струиться в теле нашей сестры?

Твои слезы текут быстрее. Женщина, утирающая их, меняет мокрый платочек на сухой.