Безутешная плоть

Ты открываешь глаза. Муравьи все ползут. Ты закрываешь глаза. Насекомые не прерывают шествия. Ты смотришь на них, и в памяти всплывает то, что ты обещала себе никогда не вспоминать. Труп, давнишний, он лежит у автобусной остановки, объеден ползучими тварями, обглодан падальщиками.

Видение гонит тебя на кухню. Ты должна похоронить эту женщину раз и навсегда. Ты срываешь с мусорного ведра крышку и достаешь пакет с кукурузной мукой. Рассыпаешь содержимое по полу и мебели. Ярость хлещет тебя хлыстом, ты опять собираешь муку в пакет и бежишь в сад. Берешь в гараже мотыгу. Выкапываешь глубокую, как могила, яму и высыпаешь туда материнский подарок.

Вдалеке лают собаки. Тебе слышится, что они приближаются, будто преследуют добычу. В изнеможении ты, спотыкаясь, бредешь в комнату, на ходу стаскивая с себя блузку. Ты хочешь спрятать голову под одеяло, свернуться на матрасе в клубочек, как эмбрион. Вытянув руки, чтобы нашарить пижаму, ты, как громом пораженная, отшатываешься от кровати. Выключаешь свет. Опять включаешь. Ничего не меняется.

Разбухнув, как и твой кошмар, голова лежит на подушке. Ты опять погружаешь комнату в темноту, а затем опять заливаешь ее светом. Очертания и пропорции меняются по мере того, как голова превращается в маленького уродливого человечка. Ноги содрогаются в конвульсиях и раздробляются на толпу учениц в зелено-бежевой форме Нортли. С криком бросившись вперед, ты хватаешь одну из них большим и указательным пальцами с желанием отшвырнуть. Ее зубы впиваются в мякоть большого пальца. Ты понимаешь, что это мать. Трясешь рукой. Она держится. Ударяя запястьем по краю мусорного ведра, стоящего у двери, тебе наконец удается стряхнуть ее в отбросы.

– Матка, – всхлипывает она. – Точно такая, как у меня. Ты хочешь утопить меня в ней!

Корзина из плетеного сизаля. Мать хватается за нити, тщетно стараясь выбраться. Ты бросаешься обратно в комнату, пытаясь поймать еще одно крошечное привидение, которое тоже превратилось в мать.

– Матка! О нет, невозможно! Как матка может сказать мне, что есть что? Баба вангуве, о мой отец! Старики, как это может быть? – кричит мать, когда ты бросаешь к ней вторую.

Обе пытаются выкарабкаться, царапаясь, хватаясь друг за друга, наконец не удерживаются и сползают вниз.

Оставшуюся часть ночи ты проводишь, собирая существ в школьной форме, которые суть твоя мать. Бросаешь их в мусорное ведро и обтягиваешь его халатом, чтобы они не сбежали, пока ты ловишь остальных.

Просыпаешься ты в постели. Халат еще намотан на мусорное ведро. Ты берешь тапки, как более двух лет назад схватила на рынке камень, с намерением швырнуть их на сей раз в мусорное ведро, но не швыряешь, поскольку до сознания доходит, что кто-то воет. По комнате разносится вой, от которого дрожат оконные стекла. Ты стискиваешь зубы. Плач не утихает. Тот самый вой, которого ты так хотела добиться от той девушки, Элизабет. Это она должна была выть, чтобы тебе потом не пришлось.

* * *

Потом в течение многих дней ты ходишь на работу, ночью не смыкая глаз, сидя на кровати с книгой, которую якобы читаешь.

Ты осмеливаешься дремать только на работе, где тебя окружают люди. Просыпаясь, ты переживаешь, что коллеги могли видеть тебя спящей. Тратишь больше времени на работу и делаешь больше ошибок. Прилагаешь все больше усилий, чтобы их исправить. Понимаешь, что, вступив на некий путь, добралась до цели и заперлась там, однако ты не знала, что цель именно тут. Грусть и стыд мешают тебе поделиться с кем-то своими муками и смятением. Когда проходит день и подползает ночь, ты все прокручиваешь разговор с Ньяшей в тот вечер, когда к ним приехала. Наконец, после многих таких ночей приходишь к выводу, что пора выбираться на свободу.

Сначала ты хочешь позвонить. Потом посреди бессонной ночи встаешь с постели с намерением написать письмо. Берешь ручку, изо всех сил стараясь привести в порядок сердце, чтобы сделать необходимое. Начинаешь составлять фразы и долгие часы мучительно складываешь их; ибо, хотя тогда это казалось тебе нормальным, даже замечательным, теперь ты не видишь убедительных причин, которые могли бы оправдать такую жестокость по отношению к молодой девушке, чье воспитание было тебе поручено. С каждым словом, которое ты пишешь на бумаге, зачеркиваешь, пишешь снова, ты понимаешь, что не просто повредила ей кожный покров, ты сокрушила доверие.

Ты хочешь узнать, где живет Элизабет, и послать ей денег. Положить банкноты в конверт и передать кому-нибудь возле ее дома. Но затем соображаешь, что она уже сдает выпускные экзамены и ждет поступления в университет, так что сумма, которую ты можешь выкроить, погоды не сделает и приведет только к тому, что она и ее родные еще больше разозлятся на пустые доллары, брошенные им в лицо без объяснений. Как же ты жалеешь теперь, в одинокой ночи, что пренебрегла возможностью, предоставленной тебе в кабинете миссис Самайты, когда можно было хоть частично компенсировать то, что ты натворила.

– Эй, мадам!