Безутешные

– Давай войдем! – предложил я беззаботным тоном. Мы сделали два-три шага и вновь застыли, недалеко от порога.

Я стал оглядываться в поисках Хоффмана, мисс Штратман и прочих знакомых, но никого не обнаружил. Пока я стоял, переводя взгляд с лица на лицо, мне подумалось, что большая часть гостей наверняка присутствовала на приеме, где так безобразно обошлись с Софи. Внезапно мне живо представилось, что она переживала при этом, и в моей душе закипел гнев. В самом деле, продолжая осматриваться, я заметил в дальнем конце доступной нашему обозрению части комнаты по крайней мере одну группу гостей, которые, безусловно, могли быть главными виновниками. Я стал изучать их сквозь толпу, мужчин с самодовольными улыбками, небрежные движения, какими они засовывали руку в карман или извлекали ее оттуда, словно стараясь показать всем вокруг, что чувствуют себя при подобных обстоятельствах как рыба в воде; женщин в нелепых нарядах, беспомощно трясущих головой, когда их разбирает смех. Представлялось немыслимым – просто абсурдным – что подобные людишки позволяют себе подвергать осмеянию кого бы то ни было, а тем более Софи. Собственно, я не видел никаких препятствий к тому, чтобы немедленно, на глазах у всех, дать этой компании взбучку. Бросив несколько ободряющих фраз Софи, я направился туда.

Пробираясь через толпу, я разглядел, что комната действительно образует собой полукольцо. Вдоль всей внутренней стены, подобно часовым, стояли официанты, держа в руках подносы с напитками и канапе. Временами кто-нибудь случайно толкал меня и любезно извинялся; иной раз я обменивался улыбками с теми, кто пытался пробраться в противоположную сторону; странно, однако, было то, что ни один из гостей, казалось, меня не узнавал. Протискиваясь мимо троих мужчин средних лет, которые почему-то удрученно качали головами, я заметил, что один из них держит под мышкой вечернюю газету. У него из-под локтя торчало мое овеваемое ветром лицо, и я смутно заподозрил, что непонятное невнимание, с каким нас встретили, имеет какую-то связь с этими фотографиями. Но я уже почти добрался до группы, бывшей моей целью, так что тут же отвлекся от этих мыслей.

Заметив мое приближение, двое из компании отступили назад, словно приглашая меня в свой круг. Они, как я догадался, обсуждали предметы искусства, выставленные в зале, – и когда я к ним присоединился, дружно кивали в ответ на чьи-то слова. Затем одна из женщин проговорила:

– Да, совершенно ясно, что сразу за этим Ван Тил-ло начинается уже совсем иная коллекция. – Она указала на белую статуэтку на подставке, помещавшуюся поблизости. – Юному Оскару всегда недоставало вкуса. И, честно говоря, он и сам это понимал, однако руководствовался долгом, долгом перед семьей.

– Простите, но я должен согласиться с Андреасом, – сказал один из мужчин. – Оскар был слишком самолюбив. Он должен был уступить место. Кому-нибудь более понимающему.

Другой мужчина, приятно улыбаясь, обратился ко мне:

– А каково ваше мнение, сэр? О вкладе Оскара в это собрание?

Этот вопрос застал меня врасплох, но я был не в том настроении, чтобы позволить сбить себя с толку.

– Вот вы, леди и джентльмены, стоите здесь и обсуждаете несостоятельность Оскара, – начал я, – однако куда более важно и уместно…

– Было бы преувеличением, – прервала меня женщина, – назвать юного Оскара не оправдавшим надежды. Конечно, его вкус очень отличен от вкуса его братьев – и да, он совершил весьма нелепую ошибку, но в целом, я думаю, он внес в коллекцию ценный вклад Он избавил ее от аскетичности. Без него эта коллекция была бы похожа на хороший обед, но без десерта. Та ваза в форме гусеницы, – она указала сквозь толпу, – ей-богу, просто восхитительна.

– Вот вы, леди и джентльмены… – снова возбужденно начал я, но не успел продолжить, поскольку меня перебил кто-то из мужчин.

– Ваза в форме гусеницы – единственный приобретенный им предмет, который заслуживает места в этом собрании. Беда Оскара заключалась в том, что он не обладал чувством коллекции в целом – сбалансированности экспонатов.

Терпение мое готово было лопнуть.

– Послушайте, – вскричал я. – Хватит! Прекратите хоть на секунду эту пустую болтовню! Помолчите секунду и позвольте вставить слово человеку со стороны, не принадлежащему к тому замкнутому мирку, в котором вам там нравится обитать!

Я выдержал паузу и взглянул на окружающих. Моя решительность возымела действие: все они – четверо мужчин и три женщины – удивленно уставились на меня. Сумев наконец привлечь их внимание, я с удовольствием почувствовал, что держу свой гнев под контролем, как оружие, которое можно пустить в ход в любую минуту. Я понизил голос (он прозвучал громче, чем мне хотелось) и продолжал: