Безвозвратно утраченная леворукость

А потом со знанием дела мы переход им к общим интересам, к иллюстрированным журналам («Важным приложением к жизни пана Когито, — по словам Збигнева Херберта[33], — были приложения иллюстрированные»), к иллюстрированным журналам, на которые мы тратим всю зарплату, а также конкурсам красоты. Кому и что сегодня говорят имена бывших лауреаток конкурсов «Мисс Польша» или «Мисс Полония»? Кто помнит Ренату Фатлю, Иоанну Недорезо или Агнешку Пахалко? А мы помним, нам с Бронеком эти имена говорят все. А Ева Худоба из Нового Тарга, финалистка одного из турниров? Какое, помню, охватило нас возбуждение, когда где-то через месяц после конкурса и телевизионной трансляции эту длинноволосую красотку мы увидели среди абитуриенток, сдающих вступительный экзамен на полонистику! Одетая в белую блузку и черную юбку, она сначала показалась нам сестрой-близняшкой той, что танцевальным шагом дефилировала по подиуму. Но нет! Это она сама, Ева Худоба, бывшая финалистка! Мы оба тогда еще работали в высшей школе (Бронек остается там до сих пор), и педагогические амбиции иметь возможность осенью посвятить жаждущую знаний финалистку в таинства литературы заиграли в нашей крови. Нам так хотелось как-нибудь помочь явно смущенной абитуриентке, но, к несчастью, это было невозможно. Наконец от отчаяния, грубо нарушая все инструкции и ставя под сомнение нашу репутацию, мы обратились с дружеской просьбой к профессору Станиславу Бальбусу, чтобы на устном экзамене он позволил прекрасной гуральке[34] раскрыть диапазон своих возможностей. Это было несколько рискованно, так как письменный экзамен гуралька образцово запорола, что бросало на ее возможности некоторую тень, но другого шанса не было. Профессор Бальбус выслушал нашу стыдливую просьбу с каменным лицом и — наверняка так и не меняя этого выражения — на устном экзамене с треском завалил Еву Худобу, финалистку. Увы, мы были вынуждены на добрых пару лет порвать с профессором всякие отношения. Он задал ей вопрос по «Мужикам» Реймонта[35] и когда она сказала, что мужики Реймонта принимали активное участие в восстании, то он с дотошностью, о которой мы его совершенно не просипи, поинтересовался, в каком именно. «В ноябрьском», — ответила она, и из-за такой вот ерунды он, как я и сказал, завалил ее. Злость на профессорское малодушие лично у меня по истечении лет как-то прошла, но Бронек до сих пор, завидя Сташека Бальбуса, становится мрачнее тучи.

Я пересекаю Рынок наискосок, вижу Бронека Мая и думаю, что хорошо бы его сейчас встретить. Правда такова, что обычно хожу я быстро и по сторонам не смотрю, по причине чего мало кого встречаю и мало что вижу. У меня перманентное ощущение великой утечки реальности. Утечки разговоров, утечки пейзажей, утечки мира. В вековечной борьбе фельетона с прозой проза — как мне и хочется — побеждает. Даже встречи со старыми приятелями — это фантазмы. Фантазматичность не является определяющим признаком прозы, также, впрочем, как автобиографическое повествование не является гарантией отсутствия фантазматичности. Человек обращается к автобиографическому прошлому тогда, когда текущая жизнь ограниченна и непродуктивна. Поскольку я не могу сказать о себе ничего, то делаю вид, что говорю все, опираясь в придачу на имманентную ущербность литературы, которая безрезультатно гонится за действительностью, и сам уже теряюсь, не знаю, что фантазм, а что нет, и уже не уверен, была ли Ева Худоба на самом деле, или я ее придумал. Неопровержимым остается еженедельный фельетонный ритм, потому что именно в таком ритме пишу я «Леворукость». Заканчиваю в воскресенье, беру рукопись, высаживаюсь из трамвая перед почтой или на углу Дитля и Старовисльной, наискосок через Рынок иду в редакцию, и Терения Скочинская, с которой писательская судьба навсегда меня соединила, перепечатывает, и Томек Фиалковский расставляет запятые и размечает абзацы, и я читаю, что написал о Еве Худобе и Бронеке Мае, и размышляю, сколь же бесконечна дорога, ведущая к постижению запутанной человеческой натуры. Ведь в общих чертах я вот что хочу — пользуясь примером моего приятеля — сказать: фельетоны писать можно с единственным условием, что они не только чему-то более важному не мешают, но это более важное даже помогают создавать. Я хочу выразить надежду, что еженедельная двойная дань журналистике не разрушает хрупких конструкций поэтического вдохновения Мая-поэта. Вот что я хочу сказать. Я хочу сказать: только бы Май-фельетонист Мая-поэта не погубил.