Безвозвратно утраченная леворукость

Вот что я хочу сказать, вот что с упорством, достойным лучшего применения, повторяю, словно не знаю, что Бронек Май, став поэтом, все равно себя погубил. Бронек Май, став поэтом, погубил себя как актера. Тот, кто видел его на сцене, или в редких, увы, киноролях, или хотя бы во время какой-нибудь дружеской декламационной импровизации, знает, что, обладая столь незаурядным актерским талантом, Бронек Май, если бы стал актером, имея бы сегодня бабок — полные карманы настоящего пиджака Lee. Выжал ли я в этом фрагменте педаль откровенности до упора, не знаю, и скажу откровенно — сомневаюсь. Но праздники приближаются неопровержимо, и я неопровержимо еду в Вислу.

Весенний марш

На публичную встречу с депутатом СЛД[36] Антонием Кобелюшем в ресторане «Огродова» я отправился потому, что люблю это заведение. Был канун праздника труда, желтоватая духота то и дело перемежалась темными ливнями; не без ностальгии я констатировал, что предпраздничная аура совсем неощутима. Раньше, в эпоху славных тружеников городов и деревень, эта аура, разумеется, ощущалась. Каждый год с темного апрельского вечера и до лучезарного майского утра по центру Вислы шествовала духовая капелла под руководством старого Ноговчика. Музыканты шли от дома к дому (точнее говоря, от одного избранного дома к другому избранному дому), шли и, как это здесь говорится, «исполняли». Исполняли для ксендза Вантулы, исполняли для Полочека из «Форпоста» (Да. В этом доме жил и творил пан Болеслав Прус[37]), исполняли для Янека из Вымовы, исполняли для Чижей из Базара, исполняли для старого Кубицы, исполняли для Кралля-Кралличека, исполняли даже для Магнусека, который, хоть и католик, но все-таки пожарный.

В мощенном полевыми камнями дворе перед домом пана Начальника они появлялись обычно под конец ночи. Еще в полной темноте или при совсем не ясном свете зарождающегося дня играли они «Музыканты, Музыканты» или «Fr"uhlingmarsch». А потом сидели за огромным, покрытым голубой клеенкой столом в нашей кухне и подкреплялись, перед тем как продолжить путешествие. Поистине патетический образ исполненных достоинства мужчин, пьющих водку в пять утра и одновременно отдающихся самому высокому из искусств — музыке, уже тогда накрепко засел в моем сознании. Но поскольку я, в общем, не сторонник подобного рода эффектов, то не стану говорить, что никогда потом не видел образа более прекрасного, не буду также утверждать, что никогда потом не слышал более совершенной музыки. И все-таки оркестр старого Ноговчика — это был великий оркестр. Когда в нем играли (и были в форме) все четыре брата Кжоки, «Alte Kameraden» или «Марш Радецкого» они исполняли со свободой венских филармонистов.

Они сидели за столом и в этом большом, словно по ошибке оборудованном кухонной плитой, концертном зале исполняли для пана Начальника его любимые фрагменты: «Колин, Колин», «Отцовский дом», «Там, где Чантория». Потом поднимали прощальный тост и уже во дворе, всегда на один, а то и на четыре темпа быстрее (спешка была, впрочем, обоснованной — первомайская демонстрация, в которой они должны были принимать участие, приближалась большими шагами), одним словом, в вольной, насквозь маршевой аранжировке исполняли «Кто отдает себя в опеку Владыке своему». И шли дальше.

С течением времени новые поколения вислинских музыкантов становились все слабее. (Растущая слабость является — как всем известно — канонической чертой новых поколений.) У них слабели руки, едва удерживающие золотые раковины инструментов, у них слабело дыхание, которого едва хватало библейским тромбонам, у них слабели головы. Слабели у них и ноги, и идущая строем в соответствии со строго продуманной схемой капелла старого Ноговчика к семидесятым годам (старый Ноговчик давно уже умер) постепенно превратилась в толпу заблудившихся во тьме уличных музыкантов. Актуальное, хоть и всегда малоправдоподобное место их пребывания удавалось теперь распознать не по звукам музыки, а по абсолютно невменяемым акустическим эффектам, которые производили, я бы сказал, совершенно уже независимые от них инструменты. Порой тела артистов лишались сил до такой степени, что они вообще не трогались с места и весь канун праздника труда, а также и сам праздник труда, просиживали именно тут, где сижу сейчас я, слушая разумные рассуждения депутата Кобелюша из СЛД: в ресторане «Огродова», бывшем «Пясте».