Безвозвратно утраченная леворукость

Тревога, отнявшая у него голос, не помешала, однако, обратить внимание на ту змеиную гибкость, с которой Малгожата (в юбке до середины икр) поднялась со стула и слегка покачивающейся походкой покинула ассистентские комнаты. Вид уходящей Малгожаты, несмотря на то, что был видом, казалось бы, успокоительным (исчезает очередное препятствие, препятствующее чтению), успокоения, увы, не принес, более того, стал видом как-то по-особенному горестным. Их первый разговор получился одновременно предпоследним. Когда через несколько месяцев Малгожата (на сей раз в джинсах и туфлях на высоком каблуке) зашла на консультацию к магистру Стале, он в совершенно непонятном для него порыве отчаяния согласился пойти выпить с ней кофе. Во всяком случае, они об этом договорились. Договаривались на среду, а в среду передоговорились на пятницу, что было ему даже на руку, потому что до четверга он рассчитывал закончить читать Каспровича, а значит, после того как он закончит Каспровича и перед тем как приступит к Тетмайеру, теоретически он мог бы встретиться с этой дылдой, вдобавок не чурающейся высоких каблуков. Рост у Малгожаты — что, возможно, не имеет, а возможно, имеет значение — был ровно сто восемьдесят пять сантиметров, и она действительно не чуралась высоких каблуков, что усиливало врожденную тенденцию ее хрупкой фигуры к покачивающимся движениям.

Однако отчаяние отчаянием, волнение волнением, а нервы нервами. Они договаривались и все никак не могли договориться, где встречаются — в «Мозаике» или в «Колоровой», а кончилось все тем, что в пятницу в пять часов один сидел в «Мозаике» (Мариан С.), а другая (Малгожата метр восемьдесят пять) в «Колоровой». И так они сидели, совсем близко друг от друга, разделенные лишь узкой, как замерзший ручей, улицей Голубиной, сидели неподвижно, и, хотя каждый из них знал, что достаточно только встать и перейти на другую сторону, ни она, ни он не сдвинулись с места. А потом страх неведомо перед чем не позволил им разъяснить это трагическое недоразумение. Когда они сталкивались друг с другом в погруженных в полумрак коридорах и на пронизанных достоевщиной лестницах Голубятни, в их молчаливых поклонах не было нежности. Он без остатка отдался вредной привычке чтения, она же начала встречаться с Фиалковским.

Потому что Фиалковский решительным образом был куда более решителен. Они часто встречались, часто разговаривали, ходили в кино, к примеру, на фильме «Кабаре» их видели раз десять, а то и больше. Да-да, Фиалковский, безусловно, встречался с Малгожатой, и в этом нет ничего удивительного, в конце концов в этой паре — я имею в виду пару Фиалковский и Сталя, — так вот, в этой паре Фиалковский всегда был немного круче и играл первую скрипку. Возьмем, например, столь много говорящую сцену, как ритуальное появление профессора Стали и лектора Фиалковского в книжном магазине. Ведь их появление в книжном (или букинистическом) магазине — это как появление пары кровожадных бандитов в салуне. Шум разговоров стихает, пианист перестает играть, бармен застывает за стойкой, карты падают из рук шулеров, в глазах потаскух загорается жадное пламя восхищения и вожделения. Когда Сталя и Фиалковский появляются в книжном магазине, стихает даже шелест переворачиваемых страниц, случайные книги падают из рук случайных читателей, продавщицы поправляют прически и мобилизуют свои познавательные резервы, в глазах студенток полонистики загораются черные лампады смерти. В абсолютно гробовой тишине Фиалковский неизменно вдет впереди и, будто меткий стрелок, точными одиночными выстрелами поражает на столах и стеллажах самые интересные или самые диковинные экземпляры. А Сталя вдет сзади, будто морально падший шериф, разочаровавшийся в ближних и потерявший веру в добро, и из длинноствольного ружья ведет непрерывный огонь, долгими, полными иронии взглядами обметая столы и стеллажи, все презирая и все игнорируя.