Безвременье

Аркадий. Завели нынче, Тит Титыч, пренеприятную манеру не платить денег! Всё больше громкими словами отделываются! Громких слов сколько хочешь, а денег ни сантима. Вот хоть бы наше дело взять! В старину было куда проще. Актёр ты, — и говорят про тебя: «актёрствует», купец — «купечествует», военный — «воюет». А теперь все «государственным служением» занимаются. Я вот в фарсе вторым комиком служу, по сцене, — извините меня, — без пьедесталов при всей публике хожу. А про меня на съездах, в комиссиях говорят: «государственным служением занимается!» Артист! Купец фабрику имеет, — «двигает промышленность, государственное служение!» Да что, Тит Титыч, купец! Газетчик, рецензент даже! На что последний человек! И про того теперь говорят: «Публицист! Государственное служение!» Хотя правов-то им, Тит Титыч, не дают! Нет, шалишь, брат, мамонишь, на грех наводишь! Нам дают, а им нет! Потому мы, актёры, тихие, а они в газетах лаются! И везде эти самые громкие слова. «Вы артист! Ваше дело — государственное служение!» А только денег при этом всё равно не платят. А я, Тит Титыч, так понимаю. Ежели я тоже государственным служением занимаюсь, так и пусть мне каждое 20-е число из казны жалованье платят! А громкими словами сыт не будешь!

Брусков (со вздохом). Насчёт громких слов ты правильно. Много нынче громких слов развелось. И у нас тоже. «Всеобщий кризис» или ещё «временно затруднительные обстоятельства», опять-таки: «неизбежные всеобщие жертвы». (Оживляясь.) Дозвольте! Жертву я очень даже хорошо понимаю! И завсегда жертву жертвовать готов. Такое дело купеческое. На приют там, либо на малолетних жуликов, либо на девиц, которые заблудящие. Пущай господа балуются! Я со своей стороны жертву от барыша завсегда принести готов и медаль получить тоже. Но помилте! Ежели миткаль — 4 с половиной копейки аршин! Это уж не жертва, а разорение!

Аркадий (с рассуждением). Не поймёшь, отчего это так плохо нынче у всех дела идут! Взять наше дело тоже! Ну, как тут театру существовать можно, когда все люди рецензентами поделались!

Брусков. Как все люди рецензентами?

Аркадий. Ей Богу-с! Приезжаем мы этим летом в город один с поездкой. Ждём публики. Приходит городской голова, — бесплатный билет пожалуйте: «Я рецензент, в местной газете пишу». Члены городской управы — рецензенты. Служащие контрольной палаты — сплошь рецензенты. «И должность, — говорят, — наша такая, контрольная, к рецензированью располагает!» И все по бесплатным билетам! Да что! Прокурор приходит: «Я в столичные газеты про вас рецензии посылаю!» А? Прокурор! Ему бы этих рецензентов сажать, а он сам занимается! Познакомился, наконец, с акцизным с одним. Один не рецензент в городе оказался. «Что бы, — говорю, — вам в театр сходить!» — «Вот ещё, — говорит, — я лучше в винт по маленькой сяду. Тут выиграть можно, а в театре что выиграешь? Заплатил за место, — пиши пропало. А что играли, я завтра в газетах прочту. Нынче столько рецензий пишут!» И точно! Взглянешь в газеты, — одни рецензии. Только про театр нынче и пишут! По-моему, даже непатриочно. Словно у нас, кроме театра, ничего в отечестве и достопримечательного нет! Ну, хорошо, однако! У нас потому дела не идут, что публики платной нету, все сплошь — один рецензент! А у вас?

Брусков (мрачно). У нас из-за мужика остановка. Мужик разбаловался, все привычки потерял! Старинные, дедовские, почтенные! Уж не говорю про наш, про мануфактурный товар! Не то, чтоб жене к именинам, как по закону следует, ситцу там или бумазеи на юбку купить, — рыбы сушёной и той по постам не ест!

Аркадий. По-моему, Тит Титыч, это даже уж и грех!

Брусков. Известно, не во спасенье! Судак сушёный такой, что дай лавочному мальчишке, есть не станет, взглянуть мерзко, — и того не покупает! «Дорого-ста нам-ста, мы-ста о посте и без рыбки». Избаловался, ест что хочет, — и пользуется: такую дрянь жрать зачал…

Аркадий. По-моему, Тит Титыч, тут не иначе как тлетворные учения виноваты. Мужик, я так думаю, потому сушёную рыбу есть перестал, что, изволите видеть, за последнее время — вегетарианство…

Брусков. Да уж там что бы ни было, а только в эту ярмарку даже рыбой не расторговались. Никогда не было. Завсегда страна солёненькое любила. А ты, промежду прочего, этот разговор брось. Потому, по теперешним делам, о съестном говорить, — только слюна бьёт. Говори о чём-нибудь противном, — всё не так есть хочется. Поговорим, например, о лягушках. Ежели лягушку, к примеру, скатать, разрезать, — вот, небось, слякоть! Тьфу!

Аркадий (мечтательно). Лягушку, конечно, если разрезать, так слякоть, а только поесть всё-таки бы не мешало!

Брусков (входя в азарт). Хорошо бы теперь, Аркадий, соляночку из стерлядей…

Аркадий (потирая руки и визгливо). А к ней расстегайчики. И чтоб расстегайчики были с сёмушкой!