Безымянлаг

– Пятьдесят три! И это не все, товарищи инженеры, ситуация в связи с этим массовым отравлением сложилась вчера такая, что нам с Павлом Александровичем пришлось в чрезвычайном порядке ночью выезжать на участок. Дело чуть не дошло до убийств. Александра Константиновича там, на месте, не было, даже дозвониться до него не смогли. Где вы были вчера ночью, товарищ Зимонин?

Инженер молчал. Он убил пятьдесят три выродка из бригады Берензона, ему должны благодарность объявить, а они… Зимонин готов был встать и сказать.

– Можете не утруждать себя ответом, по вам видно, где вы были, – не дав высказаться, выпалил заметивший его реакцию Чернецов и, не переводя дух, поднес к лицу листок и зачитал: – Главного инженера первого района Александра Константиновича Зимонина освободить от занимаемой должности в связи с проявленной халатностью. На время проведения следствия ему запрещается покидать территорию Безымянлага.

Больше в зале никто не смеялся. Это была не порка, перед их глазами свершилась казнь.

– Под арест мы вас не сажаем из снисхождения к вашей молодости, – сурово сказал Чернецов. – Об инциденте этом никому не распространяться. Строго секретно. Теперь к другим вопросам. На время я беру на себя обязанности главного инженера первого района. С этим понятно. Что еще? Так. Перевести похоронную бригаду Мехзаводского участка в полном составе на Елшанский карьер. Совсем там распоясались.

Никто не знал, чем обрекла себя на смерть похоронная бригада, почему контроль выезда из лагеря ужесточается и, главное, почему Зимонина сняли с должности, а не ограничились выговором. Для страха, решил каждый про себя из сидевших за столом.

Чернецов наконец дочитал. Павел Александрович Морозов, казалось, заснул с открытыми глазами. Прошло еще несколько вечных секунд почтительного молчания. Наконец начальник лагеря медленно поднялся из-за стола, как будто вся тяжесть стройки лежала на его плечах.

– Надеюсь, всем все понятно. Вопросы есть? Тогда за работу, товарищи, – и, не дожидаясь вопросов, Морозов энергично вышел из комнаты.

Стулья загремели, начальники районов торопились выйти, обтекая Зимонина, как предмет мебели. С бывшим инженером остался только Шеин.

– Да ладно, Саш, не горюй. Могли ведь и… – Врач запнулся, вспомнив, что он в штабе. – Могло быть и хуже, а так просто отстранили. Подумай, ведь обвинения, по сути, не к тебе. Ты ж не виноват, что берензоновская бригада бочку украла, правда?

Зимонин хотел ответить, но, вспомнив, что друзей у него теперь быть не может, промолчал.

– Ну, не раскисай. Зато выспишься теперь. Тебе поспать надо, вставай, я тебя подброшу. – Шеин взял его под руку, помог надеть пальто и вывел из штаба.

Разговор не клеился. Дорогой они молчали. Зимонин наблюдал, как вечер окутывает Безымянлаг, скрывая все, что снаружи, и все четче проявляя его отражение на стекле. Грузовик однообразно подкидывало на выбоинах, и Зимонин в неверном зеркале окна подрагивал, приближался и удалялся, как случайная картинка на дне колодца.

– Ты только не сдавайся, – не зная, что еще сказать, сжал руку Зимонина врач и добавил, извиняясь: – Надо спешить, а то попаду в колонну и застряну.

– Спасибо, Игорь, что подвез, – безжизненно кивнул Зимонин и прошел мимо любопытного взгляда дежурного охранника наверх.

Комнату на ТЭЦ, наверное, придется освободить. Вернуться в двухэтажку. Теперь его сосед из оперчекистского заглядывать с рассказами о работе не будет. Да, никто теперь не станет донимать его доверительными беседами. Только как ему теперь питаться? Хотя деньги-то у него не отобрали. Тот же Ахметов за наличные его накормит, еще и с разговорами лезть побоится. Может, прав Шеин, обвинения-то – дрянь, здесь каждого начальника за такое притянуть можно, если не за худшее. Может, все-таки отправят на фронт? Может, самому сбежать, пока следствие не началось? Нет, найдут. Все равно найдут, только хуже будет. Как сказал Берензон? Мы те, кто есть, там, где оказались. А что делать, он говорил?

За этими мыслями Зимонин погрузился в тревожный похмельный сон, часто просыпаясь, додумывая отрывками и воспоминаниями последних дней. В череде грез и пробуждений мелькали цеха и Зоя, искры сварки и трамвайные рельсы, мама в осажденном Ленинграде и кабины грузовиков, лица зэков, живых и уже мертвых, и клены, растущие каждый на своем месте.

Вырвало его из этой беспорядочной вереницы людей и предметов то, чего в ней не было, – телефонный звонок.

– Товарищ главный, то есть товарищ…

– Да, Женя, слушаю, – уставшим голосом произнес Зимонин.

– Вы просили предупреждать, когда к вам приходят. Ну вот. Тут к вам пришел Ви… – Голос охранника пропал.