Безымянная могила

Марфа, видя это, сказала: знаю, любите вы друг друга, спи с ним в одной горнице. Я промолчала, потому что не хотела лгать, не хотела ответить ей что-нибудь вроде: полно, мол, как ты такое могла подумать, он вон насколько моложе меня; или: нет, я останусь с тобой, я у тебя единственное утешение. Я просто была ей благодарна и постелила постель ей. А потом Иоанн вернулся и принес весть, что Стефана какие-то подростки забили камнями до смерти. Он уже не трясся от страха, как раньше, но был совсем бледный, и руки у него дрожали. Я легла рядом с ним, утешала его, как могла: не бойся, я тут, рядом с тобой. Он крепко обнял меня, стал просить: люби меня, береги меня, прогони мой страх… В скором времени пришел чужой человек, спрашивал меня; Иоанн спрятался, думал, это его ищут. Я дважды переспросила, действительно ли ко мне он, а чужой ответил: если это Вифания, а ты Мария Магдалина, сестра Марфы и Лазаря, то, значит, к тебе. И сказал, что он купец, прибыл из Дамаска, направляется в Вифлеем, везет товар на продажу, надеется на хороший барыш. И тут достает какой-то сверток; это, говорит, просили тебе передать, один человек просил, из Дамаска. Я ушам своим не поверила: мне? Из Дамаска?

Я там никого не знаю. Может, и так, говорит, но тебя, выходит, там знают. Я взяла сверток, спросила, сколько должна. Нисколько, отвечает купец, тот человек щедро заплатил вперед. Я спросила, не согласится ли он поесть, напиться, но купец отказался: нет, говорит, никак не могу, ждут меня на постоялом дворе, и вежливо попрощался. Я, не заходя в дом, раскрыла посылку — и ахнула: в ней был алебастровый, тонкой работы кувшинчик, а в нем — настоящий нардовый елей. Под кувшинчиком лежала записка: Марии Магдалине, Анания. Я представить себе не могла, кто это может быть. Сначала подумала, Иисус: ведь Иоанн говорил, что тот воскрес из мертвых, он сам его видел, встречался с ним, а потом Иисус исчез. Только загвоздка в том, что Иисус никогда мне ничего не дарил, кроме слов, да ласкового взгляда, да прикосновения руки. И потом: если бы это он мне подарок прислал, он и подписался бы своим именем… Долго смотрела я на эти три слова, а потом вспомнила: Иисус, сколько я его видела, никогда ничего не писал.

Один-единственный раз — когда меня камнями собирались побить — я видела, как он, присев на корточки, чертит что-то в пыли. И когда я вспомнила это, буквы мне показались вроде бы знакомыми: ведь Иуда, тот всегда что-то записывал, он был у братьев казначеем, вел учет, кто дал и сколько, кому дали и сколько и на что. Его почерк я видела, хоть и мельком, потому что он всегда спиной ко всем поворачивался, когда писал, да еще и рукой прикрывал свиток. Короче говоря, показалось мне, что это его буквы, Иуды. Решила я расспросить Иоанна, не знает ли он в Дамаске кого-нибудь по имени Анания. Но потом передумала и не стала спрашивать. Только вошла в дом и крикнула: выходи, Иоанн, все спокойно. Он вышел встревоженный, стал допытываться, что за человек это был и что ему было надо. Я засмеялась, поцеловала его: да не переживай ты, это бродячий торговец, благовония продавал, меня вот уговаривал купить. И показала ему кувшинчик: видишь, уговорил-таки, это нардовый елей. Записку я спрятала и не произнесла ни слово «Дамаск», ни имя Анании. Сама до сих пор не могу понять, почему я от него это скрыла: до того дня не было у меня от Иоанна тайн. Откуда у тебя столько денег, чтобы нардовый елей покупать? — посмотрел он на меня недоверчиво. Пришлось поторговаться, продолжала я сочинять, да так гладко, что сама удивлялась, — предложила я ему взамен свои серьги; и тут опять рассмеялась: как раз в то утро серьги мои куда-то запропастились, я, когда причесывалась, заметила, что их нет, искала, искала, не нашла и рукой махнула в конце концов: а, сами потом найдутся, всегда так бывает. Иоанн понюхал елей и как-то непонятно заметил: Иуда вот в прошлый раз возмутился, а Иисус напомнил ему, что не в трехстах динариях дело, помнишь? Да, говорю, помню. И с той минуты больше не сомневалась: Анания — не кто иной, как Иуда.

Мария Магдалина подняла глаза, и Лука увидел: лицо ее снова стало спокойным, красивым, морщинки побежали по нему, словно лучики света, в карих глазах замелькали загадочные искорки.

— Ты не хочешь поесть, попить, Лука? — спросила Мария Магдалина.

— Мне достаточно, что я смотрю на тебя и слушаю тебя, — ответил Лука.

— Скоро закончится моя история, господин. — Мария Магдалина отпила медового молока, языком увлажнила губы. — Иоанн уходил из дома все чаще, теперь уж не только в сумерки, и все чаще пропадал где-то надолго. Первое время его и расспрашивать не надо было: он сам рассказывал, что в мире нового. Потом говорил, если я задавала вопрос; а в последнее время я не лезла ему в душу с вопросами: и так видела, чувствовала, что не будет он ничего говорить.