Безымянная слава

— Форма необычная, но любопытная, доходчивая… Язык живой, крепкий… Все наборщики уже прочитали «Разговор» и зашумели. А это хороший знак! Что ж, дадим в текущий номер и подождем мнения читателей. Только напрасно вы пропустили в «Разговоре» некоторые грубости. Впрочем, я навел порядок.

Первым откликнулся… Пальмин.

— А знаешь, Киреев, — сказал утром следующего дня Пальмин, едва лишь Степан появился в редакции, — тихомировский «Разговор» выглядит в печати значительно лучше, чем в оригинале. Это бывает… Только что в редакцию звонил Тихон Абросимов. Ему тоже очень понравилось. Ты сможешь дать на завтра что-нибудь в этом же роде?

Прибежал Одуванчик.

— Гром победы раздавайся! — крикнул он. — Если бы вы видели, как на заводе и в Слободке читают «Разговор» Мишука! Он попал в самую точку! Частники Слободки бегают как наскипидаренные, домохозяйки торжествуют. Даешь рабочий кредит от получки до получки!

Позвонил председатель Церабкоопа:

— Киреев, что это у вас какой-то Тихомиров небо пальцем колупает? Вы же, братцы, опоздали! Мы уже давно ставим вопрос о мелколавочном кредите от получки до получки. А получку на заводах задерживают. Как же нам оборачиваться, скажи? Пока хозорганы не дадут нам аванс и гарантию своевременного погашения кредита, мы ничего не можем сделать.

— Напишите разъяснение — мы напечатаем, — предложил Степан. — Кто из хозяйственников не идет вам навстречу? Назовите их по имени…

— Ну, знаешь, зачем это? Я лучше так напишу, — замялся председатель Церабкоопа.

— Признайтесь, у самих рыльце в пушку! — поймал его Степан, — Выдерживали вопрос в аппарате?

Немного спустя позвонили из окрисполкома:

— Примите телефонограмму: «Пришлите представителя газеты на совещание руководителей кооперации и предприятий по организации рабочего кредита». Кто принял телефонограмму?

Успех, явный успех!

Вечером в редакции появился Мишук, ощетинившийся и насупленный, сунул Степану руку и ухмыльнулся как-то в сторону.

— Ну что, теперь ты не скажешь о «Разговорах»: «На кой они тебе»? — спросил Степан.

— Ладно… — буркнул Мишук. — Теперь частникам амба, а то наросло на Слободке их лавчонок, как поганых грибов…

— Давай посмотрим вместе «Разговоры» и отберем следующий.

«Разговоры» принесли Мишуку успех, славу, известность. Юг умеет это — сразу создать человеку шумную славу, узнать о нем решительно все, подружиться с ним и перейти с ним на «ты». На улицах мальчишки-газетчики кричали: «Новый «Разговор»! Читайте новый «Разговор» Миши Тихомирова за биржу труда — вас касается!» На улице незнакомые люди заговаривали с Мишуком и тащили его угощаться бузой — холодным бродящим напитком. В редакцию стали приходить письма от читателей, предлагавших Мишуку новые темы или просивших его заступничества против обидчиков. Мишук получил в свое распоряжение один из ящиков в письменном столе Степана, завел свое маленькое канцелярское хозяйство: хранил корреспонденцию, копался в ней, отвечал на письма…

Как водится в таких случаях, у Мишука появились подражатели. Почти все рабкоры стали писать диалоги на любую тему. Превращая эти маленькие драматические произведения в нормальные заметки, Одуванчик и Пальмин призывали на голову Степана все беды: «Это ты вызвал потоп, можешь гордиться!.. Некуда деваться от твоего Мишука». Но слава не вскружила голову Мишуку; наоборот, он почувствовал, что стал необходим «Маяку», но принял это лишь как ответственность, возложенную на него обстоятельствами, стал образцом исполнительности, беспрекословно выполнял задания Степана, даже таскал информационную мелочишку, заменив ушедшую в отпуск Белочку. Ему было нелегко — ведь он продолжал работать на заводе, — и хоть бы один отказ от задания!

И он был счастлив, очень счастлив в эти дни. Степан, с зоркостью, приметливостью человека, потерявшего счастье, подмечал, как счастье понемногу преображает Мишука, стирает его хмурь, смягчает угловатость, учит улыбаться чаще, светлее и даже читать стихи… Степан без труда установил закономерность появлений Мишука в редакции — они приходились именно на те дни, когда Маруся дежурила в госпитале. В такие дни Мишук носил свою обычную одежду, которую по-флотски называл робой: парусиновую матросскую голландку и не знающие износа ботинки-танки. Но, если ему приходилось наведаться тогда, когда Маруся была дома, он являлся преображенный — в свежей коломянковой толстовке, хорошо сидевшей на нем, в черных брюках-клеш, в начищенных желтых туфлях, чисто выбритый — и старался поскорее разделаться с редакцией. Все ясно… Мать рассказала Степану, что Мишук и Маруся не пропускают ни одной новой картины в кино и Маруся на другой день рассказывает Раисе Павловне содержание увиденных драм с мельчайшими подробностями, которые так интересно припоминать видевшему картину и так неинтересно выслушивать тому, кто этой картины не видел.

— Я рада за Марусю, — говорила Раиса Павловна. — Капитанаки не смеют и нос к нам сунуть… Но почему Мишук медлит? Пора ему объясниться с Марусей и перебраться из-под ялика в ее дом. Я была бы просто счастлива.

Однажды Степан сказал Мишуку напрямик: