Безымянное

Он просыпался, завтракал, если его звали завтракать, и не завтракал, если не звали, и шёл в мастерскую. Приводил пространство в соответствие сегодняшнему настроению и принимался за работу. Первая часть дня была посвящена созданию форм. Четыре-пять часов он лепил, работал на круге, собирал изделия и выдавал в мир формы, которые назрели внутри него за время сна. Когда поток иссякал, он останавливался. Наступала пора обновления стихий, как он это называл. Он совершал прогулку, забирался на холм и дышал ветром, небом и простором. Вернувшись, он совершал омовение и принимал пищу. Да, не «мылся и ел», а «совершал омовение и принимал пищу». В омовении он находил обновление стихии воды, а в принятии пищи – обновление сока жизни. После приёма пищи Кан шёл к печам. В том посёлке было принято, чтобы весь год, кроме специального праздника Обновления Огня, хотя бы в одной из печей производился обжиг. Кан приходил к печам, чтобы побыть рядом, для обновления стихии огня. Заодно доставал и осматривал свои произведения или загружал печь. После Кан отдыхал, делал заметки и эскизы, и наступало время росписи. Им он занимался до заката, а с закатом он откладывал кисть, производил уборку мастерской – и вновь не «убирался в мастерской», а «совершал» или «производил» уборку – и покидал её. Заваривал чай и пил его на улице в одиночестве, пока совсем не темнело, а потом смотрел на небо и слушал ночь. И отправлялся спать.

Такой распорядок дня он вёл годами. Также Кан любил гулять, когда находил для этого возможность. Во время каждой прогулки он делал что-то одно. Например, он приходил на реку и в течение ночи наблюдал за течением воды. А потом возвращался и наносил насечки на посуде, сообщая ей состояние течения воды. Или однажды он ушёл в лес на три дня с одной флягой воды, а вернувшись, принялся лепить чайные наборы с мшистым орнаментом, один за одним. За четыре месяца работы над сюжетом «мох на кочках» фантазия Кана, похоже, всё-таки иссякла, и он стал работать над фактурой. Успокоился ещё через четыре месяца, когда чашки стали получаться почти мягкими на ощупь, и их хотелось поглаживать по гладким, шершавым, сухим, сочным, глиняным, мшистым бокам без конца. Взял еды и воды на неделю и ушёл исследовать окрестные пещеры…

Вскоре после смерти отца Кан сообразил, что теперь ему совсем никто не указ, и пустился во все тяжкие. Перестал делать обычную посуду. Новым интересом Кана стало сохранение в произведениях гончарного искусства состояний природы. Так, чтобы можно было чувствовать осенний вечер, глядя на созданную Каном чашку, а, попивая чай, как будто переноситься в то место, где Кан этот осенний вечер провёл.

За впечатлениями от природы Кан стал путешествовать. К нему был приставлен человек, чтобы заботиться о его нуждах и приглядывать за ним. Я не думаю, что он помнил имя этого человека, – я думаю, что он воспринимал его как некое свойство мира вокруг. Два года Кан жил и в городе, слушал его ритмы, плотности и пустоты, и в его творчестве это был период чайников.

Многое в душе Кана, что так развито сегодня, растёт из той жизни. Работа с разными состояниями и образами, своими и чужими: открывание сознания им навстречу, сохранение их в памяти и выражение в произведениях. Глубокое внимание. Уважение к текущей через его существо творческой силе и уважение к себе, пропускающему эту силу. Впрочем, это как раз сейчас несколько хромает…

Лет через двадцать исследований выражения природы в керамике Кан понял, что привычная керамическая форма сковывает его творческую мысль. Я думаю, что, прежде чем прийти к этому, он действительно перепробовал всё и до последнего стремился остаться в традиции. Однако наступил момент невозврата – а за ним и переходный период, когда вместо чашки, передающей ощущение осеннего вечера, Кан сохранял в глине ощущение осеннего вечера, которое можно, но не обязательно, использовать как чашку.

Полтора года длился этот период, а потом Кан перестал обращаться к традиционным формам и ушёл – улетел – в абстрактную керамику, которой и занимался до той самой знаменательной выставки и нашей с ним встречи. Он лепил тепло, небо, притяжение, простор и высоту. Главное, что он снабжал свои произведения табличками с подписью.

Он продолжал утром – лепить и гончарить, днём – обжигать, вечером – расписывать, на ночь – пить чай и слушать засыпающий мир. А во сне видеть что-то такое, что, проснувшись, он спешил в мастерскую.

Было ли творчество Кана известно и коммерчески успешно – о да. Его произведения выставлялись, его керамику покупали коллекционеры. До самой своей смерти этим занималась его мать, а затем – муж одной из сестёр. Я не думаю, что Кан был в курсе. Он лепил сумрак и абсолют.