Безымянное имя. Избранное XXI. Книга стихотворений

Репортаж

Труп в кресле. Телевизор голосит. Бегут года. У двери глаз косит.
Старуха мёртвой хваткой чашку с кофе
пустую держит – и глядит в экран.
Функциональной скорбью обуян, навис над телом полицейский-профи.
Кого-то беспокоила? – о, нет,
взломали дверь – вокруг прошло пять лет,
закончились на счёте сбереженья,
банк вскрыл судьбу, но мумия гостей
проигнорировала без затей,
как бы сказав: остановись, мгновенье! —
естественно, остановился мир, ночной зефир струит ночной кефир,
но так, чтоб жажде быть неутолённой,
покуда нам небесная труба не возвестит последний день труда.
Из кресла ей, заметно утомлённой, уже не распрямиться и в земле,
чтоб встретить Бога в санитарной мгле —
так, словно сдать на будущность экзамен.
И ангел, удручён самим собой, миг помолчит над скрюченной судьбой
и выдохнет единственное:
– Amen…

Степень родства

От блокады до блокады – облака да облака,
Нас история лукаво в современность облекла.

Будущее очищенье, века нежная трава? —

Боль и холод отчужденья стали степенью родства.

Стоило ли с ног валиться, хоть усталости не жаль? —

Позади боброк волынский, впереди – бабрак кармаль.

Наша вещая природа не почует в нас беды —

Ждали мы кола брюньона, но пришёл кола бельды.

Что же, если ты мужчина, боль прими и не сморгни,

Облик хана тэмучжина – лику дмитрия сродни.

Жизнь твоя не отмахнётся каламбуром: нищий – мот,

Днище каждого колодца – наизнанку небосвод.

Не судьба с судьбой лукавит, а мы сами лжём себе.

Всяк свою дыру буравит, всяк ответит на Суде.

Всё, что было, снова с нами, скажем – плоскость, выйдет – грань.

Хоть цвета меняет знамя, но пощупай – та же ткань.

Круг замкнувшийся греховен, скажем – профиль, выйдет – фас.

Боже, кто же тут виновен? Ну а кто же, кроме нас!

Человек меняет кожу, робко в форточку стучит:

– Боже, что ж я подытожу? Но вселенная – молчит.

Молитва на могиле Богоматери в Сельчуке