Безымянное имя. Избранное XXI. Книга стихотворений

Дотлевает в плошке керосин.
Чей залив закатом обрамлён —
Николай Михалыч Карамзин иль Саул Матвеич Абрамзон?..
К сходству, жизнь, легко не торопи, но и задержаться не моги
у славянско-аглицкой степи,
у киргиз-кайсацкия тайги.
Наважденье, что на берегу бег лавины гиблой укрощён,
что Семёнов племенем Бугу взят да и Тянь-Шанским окрещён.
Наважденье, что чужой язык примет голос твой в чужих ночах:
конь к чужому строю не привык,
не согреет нас чужой очаг.

Правда то, что властный комиссар прорычит по тройке корешам —

и рыгнет в приёмной есаул: – Возвращайся в свой аул, Саул!

Каждый здесь утратил, что обрёл.

Гаснет разгорающийся свет —
и чугунный рушится орёл, треплющий оливковую ветвь.
Николай Михалыч,
гражданин,
то ль Пржевальский,
то ли Карамзин,
поддержи беззубого орла!..
Нет!
Уже надежда умерла.

Ваши позабудут имена

и стряхнут наитье племена,
предаваясь вековой мечте в радостно-прекрасной барымте.[4]
Что же толку было – годом год поверять, чужую грязь месить? —
незачем врастать в чужой народ,
двух стволов, Мичурин, не срастить!
Катит на наместника народ, тянет на Мазепу – Кочубей.

Что ты рвёшься к скифам, Геродот! —

дома те же скифы, хоть убей.
Меркнет юрта, врезанная в склон, прозреваем ложь своей любви.
Позже это объяснит Леви —
Стросс. Но то совсем иной резон,
ибо двуязычные слова, дар очередному палачу,
прячут – русско-аглицкая Чу
и киргиз-кайсацкая Нева…

Киргизская охота