Безымянное семейство

Факты были очень серьезные. Ответят ли Сыны Свободы на направленные против них меры последним вооруженным выступлением? Или будут, наоборот, обескуражены такими безжалостными расправами? Так вопрошал себя мэтр Ник. Он знал, что восстание, если оно не удается в самом начале, имеет мало шансов завершиться удачей потом.

Правда, махоганские воины и Лионель были другого мнения.

— Нет! — повторял он нотариусу. — Нет! Дело не пропало, и пока Жан Безымянный жив, не будем отчаиваться в успехе завоевания нашей независимости!

Днем 7 декабря произошел случай, снова поставивший мэтра Ника в затруднительное положение, (из которого, как достойный нотариус полагал, он только что выпутался), а страсти воинственных по природе гуронов накалились добела.

Уже несколько дней в различных местных приходах появлялся аббат Джоан. Молодой священник проходил по всему графству Лапрери, ратуя за массовый подъем франко-канадского населения. Своими пламенными проповедями он боролся, и не без труда, с растерянностью, в которую впали некоторые патриоты после поражения у Сен-Шарля. Аббат Джоан не отступал. Он шел напрямик, заклиная своих сограждан быть готовыми снова взяться за оружие, как только их руководители вновь появятся в округе.

Его брата, однако, в графстве не оказалось. Джоан не знал, что с ним стало. Прежде чем снова начать проповеди, он пришел в «Запертый дом», желая обнять мать, получить известия о Жане...

Но «Запертый дом» не распахнул перед ним своих дверей.

Джоан отправился на поиски брата. Он также не мог поверить, что тот погиб, ибо весть о его смерти получила бы широкую огласку. Нет, убеждал он себя, Жан скоро снова объявится во главе своих соратников.

Молодой священник направил теперь свои усилия на то, чтобы поднять индейцев, особенно воинов гуронского племени, которые так и рвались в бой. С этим намерением аббат Джоан явился к махоганам. Мэтру Нику пришлось устроить ему хороший прием: не мог же он идти против желаний своих соплеменников.

— Что поделать! — говорил он сам себе, качая головой. — От судьбы не уйдешь. И хотя я не знаю, как начинался род Сагаморов, зато очень хорошо знаю, как он кончится!.. На скамье военного трибунала.

Действительно, гуроны были готовы выступить в поход, и Лионель немало способствовал этому, подогревая их решимость.

Когда аббат Джоан появился в Вальгатте, юный клерк стал одним из самых горячих его поклонников. Он не только нашел в нем пылкого, как и он сам, патриота, но был просто потрясен сходством молодого священника с Жаном Безымянным: почти те же глаза, тот же пламенный взгляд, голос, жесты. Лионелю казалось, что он снова видит перед собой своего героя, только в сутане священника, казалось, что он слышит его... Уж не обман ли это чувств? Лионель не мог бы ответить.

Уже два дня как аббат Джоан находился среди махоганов, и те твердили только о том, чтобы присоединиться к патриотам, сосредоточившим свои силы милях в сорока к юго-западу, на острове Нейви, одном из островов Ниагары.

Мэтр Ник был обречен следовать за воинами своего племени.

Фактически все приготовления к походу в Вальгатте уже завершились. Покинув свою деревню, махоганы собирались пересечь соседние графства, поднять там индейские племена, достичь берегов Онтарио и, добравшись до Ниагары, примкнуть к уцелевшим сторонникам дела национальной независимости. Дошедшая до них новость сдержала этот порыв — по крайней мере, на время: один из гуронов, возвратившийся вечером 9 декабря из Монреаля, сообщил, что Жан Безымянный арестован агентами Джильберта Аргала на границе Онтарио и заключен в крепость Фронтенак.

Можете себе представить, как потрясены были махоганы. Жан Безымянный — в руках лоялистов!

Но судите сами, в какое волнение они пришли, когда аббат Джоан, узнав об аресте Жана, вскричал: «Брат мой!» — а потом добавил: «Я спасу его от смерти!»

— Возьмите меня с собой! — воскликнул Лионель.

— Идем, дитя мое! — кивнул аббат Джоан.

Глава VII КРЕПОСТЬ ФРОНТЕНАК

Когда Жан выбежал из «Запертого дома», он словно обезумел. Покров над тайной его происхождения был грубо сорван, убийственные слова Рипа услышаны Кларой, теперь барышня де Водрель знает, что она и ее отец нашли убежище у жены и сына Симона Моргаза, скоро об этом узнает и де Водрель, если уже не узнал, услыхав все из своей комнаты, — такие отчаянные мысли вертелись в его голове. Оставаться в этом доме он больше не мог — даже на одну минуту. Не беспокоясь уже о том, что станет с де Водрелями, не спрашивая себя, защитит ли их бесславное имя его матери от дальнейших преследований, позабыв о том, что Бриджета не захочет больше оставаться в этом селении, где ее тайна скоро станет известна всем и откуда ее, без сомнения, прогонят, он бросился в чащу леса; он бежал всю ночь, стараясь очутиться как можно дальше от тех, для кого теперь мог быть лишь объектом презрения и отвращения.