Безымянный город

Ветер задувал все сильнее, с воем отыскивая дорогу в низинный мир. Я вцепился в камень, опасаясь, что неудержимый поток воздуха швырнет меня в сверкающую бездну. По правде сказать, я никак не ожидал от ветра подобной ярости; чувствуя, что меня таки волочет к пропасти, я рисовал себе свое будущее в самых мрачных тонах. Злобствование вихря пробудило уснувшие было фантазии: я вновь принялся сравнивать себя с единственным человеком, побывавшим здесь раньше моего – с тем несчастным разорванным на куски дикарем, – ибо мне чудилось, я улавливаю в неистовстве ветра некое мстительное исступление; впрочем, в его буйстве ощущалось – до известной степени – осознание собственного бессилия.

Кажется, в конце концов я закричал и был на грани безумия, но если и так, мои вопли заглушили душераздирающие стоны невидимых призраков, что мчались по коридору на крыльях вихря. Я попробовал ползти обратно, но скоро убедился в бесплодности своих усилий. Меня влекло к краю пропасти. Должно быть, рассудок мой не выдержал, ибо я начал бормотать себе под нос тот стих безумного араба Абдула Альхазреда, который он сложил, грезя о безымянном городе:

Чему не страшен тлен,
                                то не мертво.
Смерть ожидает смерть,
                                верней всего.

Лишь мрачные боги пустыни знают, что произошло на самом деле, что было со мной в темноте и кто вернул меня к жизни, до конца которой мне суждено содрогаться от воспоминаний, подступающих ко мне с первыми завываниями ночного ветра. Оно было чудовищным в своей громадности, это существо, настолько невообразимое, что верить в него можно только в те жуткие предрассветные часы, когда, как ни старайся, все равно не удается заснуть.

Я упомянул уже о том, что ярость вихря была поистине демонической – вернее, бесовской – и что в вое его словно обрела голос неутоленная злоба низвергнутых божеств. Постепенно я будто бы стал различать отдельные осмысленные звуки. Снизу, из гробницы неизмеримо древних реликвий, что располагалась на дне кошмарной бездны, донеслись рычание и лай. Обернувшись, я увидел на фоне сверкающего облачного покрова то, чего нельзя было разглядеть в сумраке коридора: орду омерзительных демонов, разгневанных, причудливо одетых, наполовину прозрачных тварей, чей облик говорил сам за себя, – ползучих рептилий безымянного города! Ветер утих, и я погрузился в населенную призраками тьму земных недр. Огромная бронзовая дверь захлопнулась с оглушительным звоном, эхо которого устремилось в наружный мир, чтобы приветствовать солнце, как приветствует его с нильских берегов величавый Мемнон.

Пустынные руины Армель Гольм

Написанный весьма детально, но без особых притязаний на успех, рассказ «Дагон» положил начало ужасным «Мифам Ктулху», что изображают храм божеств, обитающих на морском дне. Вскоре этот пантеон выйдет за рамки подводных тотемов и склизких монстров, а благодаря дополнениям, что внесут многочисленные почитатели, перерастет и самого Говарда Лавкрафта.

Помимо злодеяний космических богов, все произведения, что составляют «Мифы Ктулху», объединяют воображаемые книги, даже простое упоминание которых может привести к необратимым катаклизмам. Эти про́клятые тома – один из краеугольных камней вселенной Г. Ф. Лавкрафта. В основе ужасающих трудов, среди которых Пнакотические рукописи[4], Unaussprechlichen Kulten[5] и вызывающие отвращение брошюры графа Д’Эрлетта[6], лежит важнейшая рукопись – «Аль-Азиф», или «Некрономикон», написанная безумцем из Аравии Абдулом Альхазредом.

Именно в «Безымянном городе» впервые упоминается Альхазред, чьи творения до сих пор цитируются в нескольких стихах из книг Сивилл[7], как мантра, которую следует повторять про себя.

Часто хорошо скрытый сюжет Лавкрафта разыгрывается в основном в сознании его персонажей. Герои, которые не описываются как таковые, переживая шок от «космического ужаса», теряют рассудок и сходят с ума. Придирчивый читатель обычно критикует Лавкрафта за рассказы о телепатах и осьминогах из других звездных систем, в которых он призывает сопереживать эмоциональному состоянию своих героев. Но в произведениях этого писателя эффект (внезапная потеря рациональности и психологический крах персонажей) обычно более мучителен и важен, чем повлекшая его причина (кратковременное вмешательство осьминогоподобных пришельцев). И правда, кто из нас боится столкнуться с демоническим осьминогом за углом?

Армель Гольм. Эскизы обложки. Перо, тушь.

Атмосфера – вот в чем значимость рассказов Г. Ф. Лавкрафта: барельефы с многовековой росписью, поклонение всему, что выходит за рамки геометрических законов, напряжение, повисшее в воздухе… артефакты, хранящие секреты, о которых все вокруг смеют только шептаться.