Беззаботные годы

Несмотря на то что мать несколько раз повторила, что все в порядке, поэтому переживать не о чем, Хью, конечно, переживал. Из-за возможного рождения близнецов, думал он, ведя машину обратно к Бедфорд-Гарденс. Близнецы могут означать осложнения, и он тревожился о Сибил, которая осталась без помощи своего врача и акушерки. Если бы только это случилось вчера, расстраивался Хью, а еще лучше – через три недели, когда и должно было случиться! Бедняжка! Она, должно быть, переутомилась; напрасно мы ездили на тот концерт, но ей ведь так хотелось. Когда он зашел к Старику, чтобы сообщить ему, тот улыбнулся и сказал: «Ну и дела, разрази меня гром!», но в целом остался равнодушен, а когда Хью добавил, что возвращается сразу же, только заедет домой, Старик хмыкнул: «Это женские дела. Лучше не путайся под ногами, пока все не кончится, сынок».

Потом, присмотревшись к своему старшему сыну – непредсказуемо нервному с тех пор, как тот вернулся с этой треклятой войны, – добавил, что разумеется, Хью обязательно надо домой, если он считает, что так будет правильно. И пообещал, что сам вернется как обычно, поездом.

На Бедфорд-Гарденс царила приятная тишина: большинство местных жителей разъехались на лето вместе с детьми. Хью припарковал машину, прошел по дорожке к дому и сам отпер дверь. Закрывая замок, он услышал шаги наверху, словно кто-то пробежал по комнате – по их спальне. Он положил шляпу на стол в прихожей и уже собирался подняться по лестнице, когда на верхней площадке появилась Инге. Она была сильно накрашена, и он сразу заметил, что на ней розовое шелковое платье, которое Сибил купила в прошлом году к чьей-то свадьбе. Она смотрела на него, как на непрошеного гостя, пока он не выдавил из себя:

– Это я, Инге.

– Я думала, вы вернетесь только к вечеру.

– У миссис Казалет началось, я заехал за детской одеждой.

– Она в детской, – ответила она и скрылась. К тому времени, как он дошел до двери спальни, та была закрыта, и он догадался, что Инге лихорадочно наводит порядок. Он решил сделать вид, что не узнал платье, потому что не мог уволить ее сразу же, ведь тогда ему придется ждать, пока она не соберется и не уйдет, а значит, задержаться с отъездом. Кипя гневом, он поднялся в детскую и увидел, что вся одежда свалена в корзину; нашел чемодан, сложил ее туда и захлопнул крышку. Дверь спальни по-прежнему была закрыта. Он спустился в гостиную, когда вспомнил, что хотел взять фотоаппарат, чтобы сделать снимки Сибил с ребенком. Его письменный стол в углу комнаты был в полном беспорядке, словно в нем рылись – ящик выдвинут, бумаги перепутаны. Какого черта! Теперь придется ее уволить.

Мало того, что она наряжается в платья Сибил и пользуется ее косметикой, хотя, кажется, у Сибил косметики не так много, но рыться в его столе – она что, деньги искала? Она ведет себя прямо-таки как воровка или бандитка, или (эта мысль неприятно поразила его) как шпионка, хотя, бог свидетель, у них тут нечего вынюхивать. Это же абсурд. Нет, не совсем – она ведь немка, разве нет? Он всегда недолюбливал ее и теперь просто не мог оставить ее в доме одну; мало ли что ей в голову взбредет: украсть все ценное, что удастся, устроить поджог – что угодно. Он положил фотоаппарат рядом с чемоданом и вернулся наверх.

Он потратил ровно час. Она расшвыряла по спальне всю одежду Сибил, ее туфли, ее украшения – все-все. Он велел ей переодеться в свое, собрать вещи и уходить. Через полчаса чтоб ее духу в доме не было, но сначала пусть вернет ему ключи. Она выпятила нижнюю губу, выругалась вполголоса по-немецки, но спорить не стала. Он ждал под дверью комнаты, когда она переоденется в свое ситцевое платье, потом ждал в спальне, пока она укладывала вещи у себя наверху. В спальне сильно пахло духами Сибил, которые он всегда дарил ей на день рождения. Он попытался убрать в спальне, повесил несколько вещей обратно в шкаф, но беспорядок был таким, что он вскоре отчаялся. Сердце колотилось от гнева, начиналась мигрень – только этого ему не хватало перед долгой поездкой за рулем.

– Живее! – крикнул он в сторону лестницы.

Она не выходила долго, но наконец появилась, волоча два явно тяжелых чемодана.

– Ключи, – велел он. С ненавистью взглянув на него, она швырнула ключи так, что они больно ударили в ладонь.

А потом медленно и с ужасающей точностью плюнула ему в лицо.

– Schweinhund![13] – выпалила она.

Он посмотрел в ее выпученные белесые глаза, полные ледяной злобы, и вытер лицо тыльной стороной ладони. Ненависть к ней испугала его самого.

– Вон отсюда, – процедил он. – Вон, пока я не вызвал полицию.

Он проследовал за ней вниз, где она открыла дверь и с яростью захлопнула ее за собой.