Безжалостный обольститель

Клодия засмеялась, отталкивая его:

– Щекотно!

Джулиан неохотно откинулся на подушки. Рука его проникла в широкий рукав ее пеньюара и заскользила по коже, нежной как шелк. После восхитительной ночи любви Клодия выглядела задумчивой, даже печальной.

– Что с тобой, Клодия?

– Ничего, – ответила она, покраснела и отвела взгляд. – Ну хорошо. Я не стану притворяться. Прошлая ночь была... самой замечательной в моей жизни, самой прекрасной.

Его плоть тут же отреагировала на ее слова легким подрагиванием.

– Это, моя дорогая, мягко сказано, – заметил он, перебирая пальцами ее локон.

– И никто никогда не отнимет этого у нас...

– И те ночи, которые впереди, – прошептал он, мягко улыбнувшись, когда лицо ее порозовело от смущения.

– Это было... прекрасно, – снова сказала она, рассеянно теребя пояс пеньюара.

Джулиан тут же насторожился. Он резко сел и, обняв ее, повернул к себе лицом.

– Но?..

– Но... но между нами столько всего... и... весь свет, – грустно прошептала она.

Сердце у Джулиана упало.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, стараясь не выдать своего волнения.

Она снова опустила глаза, и теперь он видел только ее густые ресницы.

– Ну... это и побег Софи, и скандал вокруг нас. И положение отца при короле, что, должна подчеркнуть, занимает его больше всего.

– А мне все равно, – сердито сказал Джулиан. – Я люблю тебя, Клодия. И пока ты со мной – пока ты любишь меня, мне нет никакого дела до того, что думают Редборн и все остальные.

Она подняла голову, серо-голубые глаза были полны печали.

– О, Джулиан! – прошептала она. – Я люблю тебя. Больше жизни! Клянусь!

– Ну тогда о чем речь? – воскликнул он, однако тревога продолжала расти. – Ложись, – сказал он, крепче обняв ее и положив ее голову к себе на плечо. Он не хотел думать о плохом.

– Но... рано или поздно нам все равно придется встать и столкнуться со скандалом и с позором. А я... – Голос ее затих, и Клодия прижалась лицом к его плечу.

– Что?

– Моя репутация окончательно испорчена.

Дом на Аппер-Морленд-стрит всплыл перед его мысленным взором, и Джулиан понял, что за последнюю неделю, когда он переживал самые темные моменты своей жизни, он ни разу не подумал о том, как все это сказывается на Клодии. Гладя ее волосы, он вспоминал чувство изумления и гордости, с которым рассматривал этот дом. Десятки рисунков, заполнивших ее гостиную. Ее маленькие речи на званых ужинах о необходимости образования для девочек. Он соглашался с ней, чтобы привлечь ее внимание, не вникая в саму суть ее дела. Но для нее вся эта работа имела большое значение, и он понимал, что из-за унизительных обстоятельств их брака и позора, выпавшего на долю Софи, Клодия отвергнута обществом.

Даже собственный отец не ссудит ее деньгами.

Она вздохнула у его плеча, и Джулиан поцеловал ее в висок.

– Все наладится, – прошептал он, но в его словах не было уверенности. Он готов отдать все, только бы она была счастлива.

– Нет, не наладится...

– Все будет хорошо, – успокаивал он. Клодия робко улыбнулась.

– Такова жизнь, Джулиан.

Она произнесла это так спокойно и с такой убежденностью, что сердце его сжалось.

– Я найду способ все исправить, – сказал он, не имея понятия, как это сделать.

Они снова предались любви, но когда Джулиан услышал, что дом ожил, он неохотно встал, понимая, что нельзя до бесконечности оттягивать неизбежное, рано или поздно придется столкнуться с реальностью.

В последующие дни они любили друг друга яростно и часто, словно стараясь наверстать упущенное. Клодия расцветала в его объятиях, позволяя себе испытывать волшебство любви, отвечая на его желание жаркой страстью, которая стала такой необузданной. Она доводила его до безумия своими ласками, и наслаждение захлестывало их бурными волнами.

Но ему не удавалось, как он ни старался, воссоздать то чувство свободы и эйфории, которое охватило их в ту ночь. Мешали отягощавшие их проблемы.

Самой трудной был развод Софи. Джулиан успел почувствовать на себе все презрение высшего света. Мужчины, знавшие еще его отца, делали вид, будто не знакомы с ним. Матери, в свое время готовые отдать все, что угодно, чтобы заполучить его в зятья, теперь заставляли дочерей отворачиваться при его приближении.

Сам Джулиан с безразличием относился к осуждению света, но переживал за Энн, которая, если бы не беременность, в полной мере испытала бы на себе это презрение. И еще он переживал за Софи. Джулиан понимал, что она не скоро вернется в Англию, если вообще вернется.

Клодия страдала еще больше.