Беззвёздная дорога (СИ)

Первым отвернулся Маэдрос и пошёл один, с виду радостно, в пустые поля, где его всё ещё ждали сёстры Унголианты. Тени всё росли, и в них шевелились чёрные существа. Но дорога осталась пустой. Фингон знал, что он идёт туда, куда надо, когда она повернула и пошла вниз, к берегам моря, и он услышал вдали звуки битвы: ибо он подходил к Алквалондэ.

******

Сейчас если бы Фингон смог, он бы отвернулся. Ибо это было место, которое он помнил — и не помнил, он знал, что именно вскоре увидит — и ему было стыдно. Но хотя дорога была свободной, она не была прямой, так что ему приходилось внимательно следить за тем, куда он ставит ноги и быть внимательным к тому, что могло произойти. Призрачные многоногие существа таились в тени вокруг него, и затем и там, и здесь вспыхнули огни, которые ничего не осветили. Во тьме послышались крики и звон оружия. Фингон помнил это — он был в авангарде войска своего отца, и как раз во время прихода Тьмы он пришёл к берегам Моря, и вот так он услышал крики и звон стали.

По обеим сторонам от Фингона вспыхнули тонкие, призрачные образы и ещё больше их пошли за ним. Слева и справа он краем глаза увидел своих кузенов — Ангрода и Аэгнора, высоких, белокурых, воинственных, — но полупрозрачных; оба взглянули на него, и огни, которые искрились в безбрежной ночи, сверкали и в их глазах. Перед ними лежало тёмное, мягко волнующееся море, и за нам были ровно стоявшие белые корабли тэлери. Фингон мало думал об этой минуте в годы изгнания, поскольку многое другое занимало его мысли в Средиземье, и кроме того, память об этом была слишком тяжела, чтобы вглядываться в неё слишком близко. Но в конце концов, он тоже был вынужден вернуться к этому воспоминанию, — ибо наконец, он также вкусил горечь Смерти. Он мало думал об этом в Средиземье, — но в Обители Мандоса он почти не думал ни о чём другом.

Сначала долгое время его сердце твердило: но что же ещё я мог сделать! Они же были моими двоюродными братьями! Потом, когда эта защитная реакция, это раздражение начали казаться неубедительными, он старался, гневаясь всё больше и больше, отвратить от себя вину. Это их преступление, а не моё. Я не хотел ничего плохого. Я просто не знал. Однако на душе у него было беспокойно, и он долго повторял снова и снова в тёмных залах — Я же не знал! — хотя тут не было никого, кого он мог бы в этом убеждать. Прошло много долгих, беспокойных лет, пока Фингон наконец пришёл к новой мысли; он подумал: ведь то, что он просто не знал — или что он этого не хотел — не было для него оправданием.

Тогда он немедленно осознал, что же он должен сделать, и почти как только, как он это понял, Мандос отослал его прочь без единого слова. Облекшись заново в плоть, он снова прошёл по берегам Эльдамара и на закате прибыл ко двору Ольвэ, и здесь он выразил ему полную покорность и ждал, коленопреклонённый, склонив голову. Ничто из того, что делал Фингон за всю свою жизнь, не вызывало у него такого страха. Король тэлери мрачно посмотрел на него, и сказал, что приход его был опрометчивым и поспешным, как и все его прежние поступки. Фингон затрепетал перед ним.

Тогда Ольвэ сказал, что у него самого и у всех его людей есть более насущные дела, нежели сидеть день и ночь, судя кающихся нолдор; в любом случае это дело Мандоса, а Намо, надо полагать, знает своё дело. Так Фингон узнал, что он не первый, кто пришёл из чертогов Мандоса на этот берег — ибо многие до него прошли этим путём, с тех пор, как Финрод первым из всех изгнанников прибыл, дабы преклонить колена у ног своего родича и тот затем поднял его. Ольвэ поднял и Фингона и сказал ему, что если бы он остановился и спросил кого-нибудь, то мог бы узнать, что обычно эта церемония свершается в третий вторник месяца, что до этого времени просители должны ждать и каяться, а Фингон прибыл на неделю раньше, чем следовало. «Отважный? Уж скорее — торопливый!» — сказал тогда король, и многие рассмеялись. Фингон покраснел, услышав это, но если этот смех был худшим в его наказании — и это действительно было так — то он понимал, что это была гораздо более милосердная участь, нежели та, которую он заслужил. После этого он отправился, чтобы жить среди бывших изгнанников на Тол Эрессеа, где те, кому они причинили зло, не были бы вынуждены ежедневно терпеть их у себя перед глазами. И так затянутые раны излечились, превратившись в шрамы, а шрамы начали медленно бледнеть; и время от времени, когда прошли века, некоторые тэлери приплывали, чтобы повидаться с ними.

Однако теперь Фингон снова стоял на берегу моря, справа и слева от него — Ангрод и Аэгнор, а за ним — армия призраков. Маэдрос выскочил из тьмы; из пореза на его щеке текла кровь, и он дико расхохотался, и радостно обратился к нему по имени.

- Нет, мы ещё не разбиты — не сдавайтесь, не отступайте — мы одолеем их! — воскликнул он. — Амрод, Амрас, Карантир, ещё раз! Фингон, двоюродные наши братья, я искренне рад видеть вас!

Он приобнял Фингона, обвив левой рукой его плечи; в правой у него был окровавленный меч.