Библейская археология: научный подход к тайнам тысячелетий

Эта теория продержалась до 20-30-х годов нашего века. Затем, однако, в результате углубленного изучения эпических традиций, сохранившихся у некоторых балканских и азиатских народов, было выявлено, что от певца к певцу передаются не столько готовые тексты, сколько, скорее, «формульные конструкции» — набор традиционных сюжетов, канонизированных образов и ситуаций, словесно-ритмических формул и тому подобных «готовых наборов», с помощью которых каждый сказитель создает всякий раз заново рассказываемую им историю. Когда эта закономерность была проверена на материале поэм Гомера, оказалось, что и он самым широчайшим образом пользовался таким приемом. Один из исследователей подсчитал, что в некоторых частях его поэм — например, в зачинах и окончаниях речей героев или в характеристиках действующих лиц, — «формулы», от простейших до самых сложных, занимают около 90 процентов текста! Так, уже в первой песне «Илиады» предводитель. Троянского похода, микенский царь Агамемнон, именуется то «пространно-властительным», то «могучим», то «гордым могуществом», то «повелителем мужей»; а пройдя по всем 24 песням поэмы, можно обнаружить, что буквально для каждого из важнейших ее героев заготовлен набор из десятка и более таких характеристик, чередующихся в самом разнообразном порядке.

Как ни странно, именно эта «формульность» гомеровской поэтики позволила М. Пэрри и А. Лорду выдвинуть утверждение, что Гомер был «индивидуальным автором внутри коллективной традиции». Это утверждение может показаться противоречивым, однако в действительности оно вполне логично. В самом деле, в том смысле, что некое эпическое сказание, каждый раз импровизируется данным певцом заново, оно действительно является его индивидуальным творчеством; но в том плане, что певец всякий раз использует общий набор элементов, присущий данной культуре и знакомый ее носителям, его произведение, несомненно, принадлежит к коллективному творчеству. Иными словами, Гомер, по мнению Лорда и Пэрри, был гениальным реализатором коллективного эпического канона.

Такой точке зрения противостоял В. Шадевальдт, который в конце 30-х годов предложил изучать каждый эпизод. «Илиады» с точки зрения его функций в составе поэмы как целого и показал, используя этот подход, что гомеровская «Илиада» отличается от обычного эпоса наличием строго организованного единства. Ни один из ее эпизодов нельзя изъять, не нарушив общей связности поэмы. Композиция «Илиады» оказалась продуманной и структурно, и эстетически, а это возможно только в том случае, если текст всецело является авторским, то есть ближе к тексту, скажем, Вергилия, чем к песням неграмотных устных сказителей; это не просто реализация эпического канона, а творческое переосмысление его.

Однако ведь и авторский текст может быть совершенно различным: грубо говоря, одни авторы создают близкие к подлинной истории романы-хроники, другие расшивают по исторической канве самые фантастические узоры. Что же создавал в этом смысле Гомер? Для суждения о соответствии гомеровских поэм исторической реальности войны ответ на этот вопрос имеет решающее значение. Здесь тоже имели место (и частично до сих пор продолжаются) ожесточенные споры: одни ученые — вроде Д. Пэйджа («История и «Илиада» Гомера», 1959) или Майкла Вуда («В поисках Троянской войны», 1986) — увлеченно утверждали, что «Илиаду» следует считать весьма или даже вполне надежным историческим источником, находя доказательства этого в данных современной археологии и лингвистики; другие, как влиятельный Майкл Финли («Троянская война», 1964), выражали изрядный скепсис в отношении историзма Гомера, находя в его творчестве многие черты сказки и мифа (достаточно вспомнить, что боги играют в «Илиаде» почти такую же роль, что земные герои, да и многие из этих героев описываются как дети богов). Но большинство филологов-гомероведов занимает в этом вопросе срединную позицию, которая совмещает оба указанных взгляда.