Библейская археология: научный подход к тайнам тысячелетий

Однако, строго говоря, поэма не кончается на мстительной ноте. Подлинный конец «Илиады» — это плач Приама над убитым Гектором, плач, который смягчает даже сурового Ахилла, плач, в котором горькая и трагическая изнанка войны совсем по-иному высвечивает ее героическую красоту, незадолго до того воспетую тем же Гомером. Так что, в конечном счете, «Илиада» все-таки не завершается стандартным хэппи-эндом и не оборачивается банальным триллером. Пафос гомеровской поэмы куда шире и грандиозней, говорят специалисты. Созданная спустя столетия после конца «героической эпохи», она не просто отображала ее трагический закат: противопоставив его описанной перед тем с той же художественной силой картине величественного расцвета ахейской державы, объединенной под руководством могущественных Микен, она одновременно должна была заронить в душу слушателей тоску по этому былому величию, а заодно и по былому и утраченному единству. Может быть, высокий авторитет Гомера у потомков как раз и был вызван тем, что его рассказ позволял им предчувствовать и предвидеть новое единство вслед за «темными веками», отделявшими героическую эпоху от уже начинавшегося «ренессанса»?

Таковы, говоря вкратце, основные выводы современной науки касательно личности Гомера. Однако, ограничившись этими выводами, мы, пожалуй, не приблизимся к ответу на вопрос, в какой степени можно доверять свидетельствам Гомера. Напротив, кое у кого сомнения в достоверности гомеровского рассказа, возможно, даже усилятся. В самом деле, скажет иной скептик, если даже современные специалисты подтверждают, что этот рассказ был сочинен, т. е. представляет собой художественный вымысел некоего автора, и вдобавок был подчинен не только художественным, но отчасти даже идеологически-патриотическим задачам, то можно ли ожидать, что такой рассказ будет исторически правдивым? А может быть, это всего лишь приятная для греческого слуха легенда? Знаем же мы, к примеру, такой, тоже авторский, поэтический роман — знаменитую «Песнь о Роланде», в которой гибель обыкновенного франкского рыцаря, павшего в засаде, которую устроили ограбленные им баски, преображена в героический национальный эпос о «великой битве» христиан… с маврами.

Сомнения эти вполне естественны. Чтобы развеять их, нужно выяснить, как отвечает современная филология на вопрос о соотношении преображающего вымысла Гомера с реальной правдой греческой истории.

Обратимся к филологии.

ГЛАВА 3 ПРОБЛЕМА ГОМЕРА

Вопрос о соотношении гомеровских поэм с исторической реальностью находится в центре так называемой «проблемы Гомера», споры вокруг которой продолжаются в филологической науке уже добрых полтораста лет.

Мы уже говорили в предыдущей главе, что, по одной из версий, первый полный письменный текст этих поэм появился только во времена афинского тирана Писистрата (560–529 гг. до н. э.). Эта «Писистратова версия», выдвинутая итальянским философом XVIII века Джамбатиста Вико, была у него связана с весьма решительным утверждением, будто никакого Гомера на самом деле не было, а прозвище это (одни толкуют его как «слепой», другие — как «заложник») в действительности означало весь коллектив «аэдов», сказителей древних преданий, устно передававших разрозненные части будущей «Илиады» вплоть до писистратовых времен, когда она только и обрела благодаря записи вид единой поэмы. Хотя против этой гипотезы выступали уже многие современники Вико (Гете, например, Даже написал целый трактат, доказывая принадлежность «Илиады» одному автору), она возымела большое влияние, и первые серьезные филологические исследования, посвященные «проблеме Гомера», ставили своей главной целью разъять гомеровский текст на более мелкие куски, якобы принадлежащие различным более ранним устным сказаниям.

Такой подход, рассказывают Л. Гиндин и В. Цымбурский в упоминавшемся мною (во вступлении) филолого-лингвистическом исследовании «Гомер и история Восточного Средиземноморья», основывался на господствовавшем поначалу в филологии XX века априорном представлении об устном народном эпосе как о совокупности «окаменевших» текстов, которые после своего создания передавались неизменными от певца к певцу и могли лишь «состыковываться» в готовом виде в более крупные поэмы. Считалось также, что сюжеты этих малых «первичных» текстов должны были быть крайне простыми, а поскольку Гомер начинает «Илиаду» с обещания рассказать о «гневе Ахилла» и затем то и дело нарушает это обещание многочисленными сюжетными отступлениями — в сущности, перебивает сюжет другими короткими рассказами, — такое построение казалось как раз подтверждением того, что «Илиада» является механической смесью «простых» первичных текстов. Был, дескать, в глубокой древности простенький рассказ об Ахилле и Агамемноне, построенный на традиционной формуле «обида — примирение», характерной для многих эпических сюжетов, и к этому рассказу постепенно присоединялись другие, побочные.