13:1-17
Заключительные наставления
Увещевание — древний *риторический и литературный прием, мозаика из разрозненных нравственных наставлений — может сочетаться с другими литературными элементами. Нравственные наставления часто сопровождаются аргументацией, как во многих посланиях Павла (см., напр.: Рим. 12–14; Гал. 5, 6; Еф. 4–6).
13:1. См. коммент. к 10:25; ср.: 12:14. Истинно христианские взаимоотношения внутри общины также помогают противостоять отступничеству.
13:2. Гостеприимство обычно включало в себя предоставление крова и заботу о странниках; самый великий пример этой добродетели, описанный в еврейских текстах, являет собой Авраам, который принял троих гостей (Быт. 18). Поскольку, по крайней мере, двое из них оказались ангелами, этот текст самым естественным образом служит примером увещевания. (Другие истории, напр., ранняя иудейская история Товита или греческие повествования о богах, посещающих людей, сменив обличив, имеют второстепенное значение, но служат иллюстрацией к тому, как древний читатель мог получить наставление.)
13:3. Во II в. христиане были известны своей заботой о тех, кто находился в заточении. Некоторые философы считали посещение заключенных в тюрьмах добродетелью, хотя палестинские иудеи в целом хранят по этому поводу молчание, делая упор на посещение больных или нуждающихся в материальной поддержке. Определение «узники», вероятно, относится к тем христианам, которые попали в темницу за свою веру или миссионерское служение (как в 13:23). По римскому закону, темница служила местом предварительного заключения, а не наказания; иногда узники питались только за счет передач с воли.
13:4. Многие древние писатели говорили о «непорочном ложе» («ложе» было идиомой, обозначающей сексуальную связь); в одной истории девственность и целомудрие девицы подчеркивается особым образом: в ней говорится, что никто даже не присел на краешек ее постели. В греко-римском обществе притчей во языцех была сексуальная распущенность мужчИн. Педофилия, гомосексуализм и сексуальные связи с рабынями были для неженатых греческих мужчин явлениями обыденными. Некоторые греческие философы даже считали, что брак — это тяжкое бремя, и проповедовали свободу сексуальных отношений. Автор Евр. отвергает ценности, принятые в греческом обществе, и опирается на моральные критерии Писания, которые поддерживались в то время и в иудейских кругах. 13:5. Автор отсылает читателей непосредственно к Втор. 31:6,8 и Нав. 1:5, хотя эта мысль высказывается и в других местах *Ветхого Завета (ср.: 2 Пар. 15:2, Пс. 36:28). Моисей адресует ее Израилю от третьего лица, но автор Евр., который рассматривает все Писание как богодухновенное Слово Божье, использует Нав. 1:5 (здесь приводится обетование, одна из форм ветхозаветного *пророчества, обращенная к Иисусу Навину), где Бог говорит от первого лица. Упоминание о сребролюбии, корысти — характерная особенность нравственного увещевания того времени, но здесь это может восприниматься через призму отношений христиан, последователей Иисуса, к материальным проблемам в условиях враждебной культуры (Евр. 10:34; 11:26).
13:6. Здесь автор цитирует Пс. 117:6; ср.: Пс. 55:12. Он может объединить эту цитату с Втор. 31:6 и 8, используя принцип
13:7. Публичные ораторы и моралисты обычно иллюстрировали свои мысли на примерах для подражания, особенно на опыте людей, хорошо известных и писателю, и читателям. Использование прошедшего времени глаголов здесь может указывать на то, что ряд из этих наставников уже умер (хотя не как мученики — 12:4). Вероятно, речь идет о местных руководителях, а не о наставниках масштаба Павла, который, по всей видимости, был казнен за несколько лет до того, как было послано это письмо.
13:8. Филон и, вероятно, многие иудеи *диаспоры особо подчеркивали *ветхозаветный образ неизменного и вечного Бога (Пс. 101:28; Мал. 3:6; ср.: Ис. 46:4), поскольку они должны были передать истину о Боге грекам, которые подлинно вечным считали то, что неизменно и непреложно.
13:9. В Лев. 11 и Втор. 14:3—20 приводятся примеры нечистой пищи, которую не должны употреблять иудеи, и это служило предметом размежевания между ними и окрестными народами. Филон воспринимает эти законы питания как аллегории, но подчеркивает при этом, что их все же надо исполнять буквально; в то же время он отмечает, что некоторые евреи, которые находились под глубоким влиянием греческой культуры, рассматривают эти законы как чисто символические и не соблюдают их. Автор Евр. не отвергает эти законы и не истолковывает их в переносном смысле; он просто считает, что наступило новое время. Он полагает, что если пища, ранее запрещенная, не приносила пользы тем, кто воздерживался от нее, то в подобных запретах больше нет необходимости.