Библия бедных

В районе осталось 30 тысяч человек. Деревянные церкви, которые дед защищал с пылом научного атеиста, сгорели. А больница – кирпичная – стоит. Дед рассказывает, как отказался принимать постройку, пока не устранили 162 нарушения. Он четко помнит все цифры, помнит партийные баталии сорокалетней давности. Больницу так и открыли недоделанную, но я рад, что он ничего тогда не подписал.

Мы идем мимо аэродрома. В девяностые самолеты пропили, а взлетную полосу засадили картошкой. У нас там тоже был участок. Сейчас ни картошки, ни самолетов, но это снова зовется – аэродром.

– Свежо, – говорит дед. – Туман.

Это ошибка. Тумана нет. Это у него начинается глаукома. В здешней больнице ее не лечат. В здешней больнице почти не осталось врачей. Здешний роддом переделали в дом престарелых. И директор уже поглядывает на моих. Ехать лечиться в область – себе дороже. 200 километров проселка, четыре часа тряски. Зимой дольше из-за гололеда и волков: встают на пути и тупо смотрят. Такую дорогу можно не выдержать. Но других дорог нет.

В последней аптеке мне по знакомству, по секрету, из уважения к деду, втридорога продают ярко-зеленую детскую зубную щетку. У меня точно такая же была при Горбачеве. Тогда тоже был дефицит.

Онежский район – скудный край. Выражаясь научно, зона рискованного земледелия. Картошка с аэродрома – это максимум. Здесь ничего нет. Церкви сгорели, заводы встали, с доски почета облетели фото. Одна осталась достопримечательность: река. Куда бы ни шел, придешь к ней.

На берегу все тот же, беззубый.

– Вишь: семга. Семга идет. Мимо Японии, на Порог. Вишь: Япония. Это я так Поньгу называю. Красиво, ага? Пойдем на семгу? Слышь, я ее на х. й, а она сразу ноль два, а у самой цирроз. Слышь, это теща моя. А у меня теперь депрессия, вишь. В прокуратуру сдамся. Пойдем на семгу?

Я не иду никуда, и мужик никуда не идет – дремлет себе на тополе, сваленном бурей. Я делаю фото. На фото – Онега, в Онеге семга, на том берегу – Япония.

Я думал сделать и другие фото. Мертвый порт. Ржавые корабли. Пятна пожарищ. Сгнившие бараки. Я думал этими фото дать пощечину. Но кому и за что? Города пропадают. Вон даже Детройт. А тут – 20 тысяч жителей, плевок на карте. А у тех, кто заслужил пощечину, всегда найдутся отмазки.

Да, половина района вымерла. Но другая-то как похорошела. Да, корабли заржавели. Но появились джипы. Да, кто-то спился и сторчался. Но кто-то хорошо заработал на перепродаже еды и леса. Да, заводы закрылись. Но открылись торговые центры. Да, в них нет зубных щеток. Но это совпадение. Да, люди бедны и несчастны. Но они ведь сами виноваты. Да, конец света. Но возрождение России. Да, Онега. Но Крым!

Да, я бы давно забрал стариков отсюда. Но некуда. И сами не хотят. Привыкли. 60 лет вместе. 60 лет на Русском Севере.

– Слава богу, длинная жизнь, – говорит бабушка.

– Слава судьбе. И генам, – строго поправляет дед.

Лишняя пешка в эндшпиле: я проигрываю ему, возможно, последнюю партию в шахматы. Солнце заходит, темнеет золотая река, звенит комар. Это мое прошлое; это наше будущее.

Апокрифы

Русский дурак и его работа

Не проливать крови

«Есть два способа царствовать, милосердием и щедростью или суровостью и казнями; я избрал первый способ; я дал Богу обет не проливать крови подданных и исполню его». Это Лжедмитрий – первый русский самозванец и первый же реформатор.

Русская история писана-переписана. Может, ничего такого он и не говорил, но дела и правда творил добрые, даже невероятные: разрешил, например, крестьянам уходить от хозяев, если те их морят голодом.

Крестьянам понравилось, а тогдашнему среднему классу не очень. Когда Лжедмитрия растерзала толпа московских бояр, труп его, как принято, притащили на Красную площадь. И один боярин – имя его неизвестно, но дух времени всегда анонимен – бросил на распоротый живот самозванца кожаную маску, на грудь поставил волынку, а в рот сунул дудку. «Долго мы тешили тебя, – сказал боярин, – теперь сам нас позабавь».

Выглядел бывший царь по-дурацки, что и было целью посмертного поругания.

Реформы Лжедмитрия не то что отменили – их просто забыли: был разгар Смутного времени, и русские цари правили в среднем от месяца до трех лет.

Но образ остался надолго. Маска, дудка и волынка.

Царя-реформатора выставили скоморохом.

Дьявол и его хитрости

Никто не знает, когда на Руси появились первые профессиональные дураки, но в XI веке их уже вовсю бранили в летописях.

В Киеве – восстание. На южных границах – бессмысленная война. Неурожай. Россия тысячу лет назад была похожа на нынешнюю, только вместо нефтяной иглы была рабовладельческая. Большая страна недавно распалась, страны поменьше потихоньку начинали грызню на руинах.

Тогдашние идеологи думали-думали, да и нашли виновных. Это были скоморохи.