Библия: Биография книги

Другой автор, творивший примерно в то же время, подобным же образом персонифицировал Премудрость как божественную и всё же отделимую от Бога сущность. «Господь имел меня началом пути Своего, — объясняет Премудрость, — прежде созданий своих, искони». Она была «при Нём художницею», — когда Он создавал вселенную, «была радостию всякий день, веселясь перед лицем Его во всё время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сынами человеческими»[93]. В яхвизме появились новые лёгкость и изящество. Изучение Торы стало вызывать почти эротические чувства и желания. Бен Сира изображал Премудрость взывающей к мудрецам, словно возлюбленная: «Приступите ко мне, желающие меня, и насыщайтесь плодами моими; ибо воспоминание обо мне слаще мёда, и обладание мною приятнее медового сота»[94]. Желание обрести Премудрость не прекратится никогда: «Ядущие меня ещё будут алкать, и пьющие меня ещё будут жаждать»[95]. Интонация и образы гимна бен Сиры очень близки к Песни Песней, что, возможно, объясняет, почему эта любовная поэма была, в конце концов, включена в Священное Писание. Казалось, что в ней выражен восторженно-страстный опыт толкователя сефер, книги, который, изучая Тору, ощутил присутствие чего-то «полнее моря», чьи намерения «глубже великой бездны»[96].

Бен Сира описывал, как мудрец, изучающий сефер, книгу, погружается во все её разделы: Тору, Пророков и Писания. При этом он не запирается от мира в башне из слоновой кости, но остаётся вовлечённым в дела государства. Его принцип экзегезы полностью изложен в молитве: «Сердце своё он направит к тому, чтобы с раннего утра обращаться к Господу, сотворившему его», в награду за это на него снисходит мудрость и понимание[97], которые преображают его самого и делают его силой, несущей добро в мир[98]. Наиболее важной является та фраза, в которой бен Сира провозглашает от имени мудреца: «Буду я изливать учение как пророчество и оставлю его в роды вечные»[99]. Толкователь не просто изучает труды пророков — его экзегеза делает пророком его самого.

Эта же точка зрения ясно высказывается в книге пророка Даниила, которая была написана в Палестине во втором веке до н. э., во время политического кризиса[100]. К тому времени Иудея стала провинцией Греческой империи, основанной преемниками Александра Великого, захватившего Палестину в 333 г. до н. э. Греки познакомили Ближний Восток со слабым подобием классической афинской культуры, известной как эллинизм. Некоторые евреи увлеклись греческими идеалами, но антиэллинистические настроения укоренилась в среде наиболее консервативных евреев после 167 г. до н. э., когда Антиох Епифан, правитель империи Селевкидов в Месопотамии и Палестине, осквернил Иерусалимский храм и попытался силой насадить эллинистический культ: начались преследования евреев, противившихся его режиму. Иудейское сопротивление возглавил Иуда Маккавей и его семья; в 164 г. они прогнали греков с храмовой горы, но война продолжалась до 143 г., когда Маккавеям удалось свергнуть правление Селевкидов и объявить Иудею независимым государством, где до 63 г. до н. э. правила династия Хасмонеев.

Книга Даниила была составлена во время войны Маккавеев. Она написана в форме исторического романа, действие происходит в Вавилоне в дни пленения. В жизни Даниил был одним из самых благочестивых изгнанников[101], но в этом литературном произведении явлен пророком на службе при дворе Навуходоносора и Кира. В более ранних главах, написанных до того, как Антиох Епифан совершил святотатство, Даниил представлен как типичный мудрец при дворе правителя на Среднем Востоке[102], обладающий особым даром «разуметь и всякие видения и сны»[103]. Однако в более поздних главах, составленных уже после осквернения храма Антиохом, но до окончательной победы Маккавеев, Даниил становится вдохновенным толкователем, наделённым, благодаря своему изучению писания, пророческим даром.

Даниилу явилось несколько запутанных видений. Он видел последовательность из четырёх устрашающих царств (представленных в виде сказочных зверей), каждое из которых было страшнее предыдущего. Однако четвёртое царство — явный намёк на Селевкидов — было отвратительнее всех предыдущих. Его правитель «против Всевышнего будет произносить слова и угнетать святых Всевышнего»[104]. Даниил предвидел «мерзость запустения», когда Антиох прикажет отправлять в храме эллинистический культ[105]. Но был и проблеск надежды. Даниил также видел, как «с облаками небесными шёл как бы Сын человеческий» — под этой фигурой подразумевался Маккавей, который таинственным образом был и человек, и одновременно нечто большее, чем просто человек. Спаситель вошёл в присутствие Бога, который даровал ему «власть, славу и царство»[106]. В дальнейшем эти пророчества станут очень важны, как мы увидим в следующей главе. Но сейчас нас интересуют вдохновенные толкования Даниила.