Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура

Поскольку Вейцман представлял неассимилированных евреев, которые составляли основу сионистского движения, он в глазах Бальфура воплощал само это движение. В отличие от Герцля, невозмутимый и не склонный к экстравагантным жестам Вейцман был учтив и невероятно умен, был проницательным переговорщиком и «минималистом», ограничивавшим свои требования тем, что можно было практически получить. Еще он обладал обаянием, столько же магнетическим, как и у самого Бальфура. Надо думать, его личность побудила Бальфура романтизировать само сионистское движение. Бальфур решил для себя, что «как хранители религиозных и расовых традиций» сионисты «являются великой консервативной силой мировой политики»¹⁰.

Сразу после судьбоносной встречи в Манчестере в 1906 г. партия Бальфура проиграла всеобщие выборы, и Бальфур освободился от обязанностей государственной службы. «С пылом, приберегаемым для моментов размышления» (цитируя слова миссис Дагдейл), он обратился к новой теме, завладевшей его вниманием.

Британии, на его взгляд, представился шанс не только вернуть Святую землю к жизни после запустения под властью мусульман, но и «сделать что-то реальное, чтобы смыть древнее пятно с нашей собственной цивилизации»¹¹. Фраза принадлежит ему самому, она взята из критической речи в палате лордов в 1922 г., когда дебатировался получивший широкую поддержку запрос об отзыве Мандата. В ответ на этот запрос Бальфур тогда в первый и последний раз всерьез выступил в защиту английской политики в Палестине, которая носила его имя. Он был бы несправедлив к самому себе, сказал он под конец, если бы промолчал, «не настаивая по мере возможности» на том, что британское спонсорство возвращения евреев на их историческую родину связано с великим идеалом. «Мною главным образом движет идеал… что христианский мир не забыло о своей вере, что он не повернулся спиной к услуге, которую они [евреи] оказали великим мировым религиям, и что мы желаем по мере наших сил дать им возможность развиваться в мире и покое под британским правлением, — ибо эти великие дары покоя и мира им до сих пор приходилось вкушать в странах, которые не знают их языка и не принадлежат их нации».

На заре своего изучения сионизма Бальфур столкнулся с антипатией знакомых ему евреев, которые, почти все до одного, были ярыми антисионистами. Выходец из правящего класса, которому не приходило в голову, что социальное положение может быть поставлено под сомнение, Бальфур был не способен понять, как чье-то еще положение может быть шатким, а потому не мог взять в толк, что их так расстраивает. Он расспрашивал леди Констанс, которая снова посетила Уиттингхэм в 1911 г. «А. Дж. Б. ужасно интересуется всеми делами еврейскими, — писала она сестре. — Он много расспрашивал про Клода [имеется в виду Клод Монтефиоре, интеллектуальный лидер ассимилицианистов в Лондоне], о его книгах, о его настроениях, о его влиянии. Он хотел, чтобы я рассказала о положении К. в общине и как его труды влияют на еврейский вопрос». К сожалению, добавляет леди Констанс, А. Дж. Б. «получает уйму сведений от Натти, разумеется, очень однобоких»¹². «Натти» — ее кузен Натаниэль, первый лорд Ротшильд, который с самого знакомства с Герцлем стал большим сторонником сионизма, по крайней мере в глазах второстепенных или заключивших внутрисемейные браки Ротшильдов. Сыну Натти суждено будет принять декларацию Бальфура, которая будет издана в форме «письма лорду Ротшильду». Но большинство английских евреев разделяли настроения, заключенные в «Реминисценциях» леди Констанс¹³, равно как и в другой книге мемуаров о ее семье, — обе они были опубликованы через много лет после вручения Декларации, и обе они обходят это событие упорным молчанием, даже невзирая на то, что сам Бальфур часто в них упоминается.

Этим настроениям еще суждено будет оставить свой след в истории, когда их отъявленный рупор мистер Эдвин Монтегю сумел — с позиции со своего поста в Военном кабинете министров — если не предотвратить вручение декларации вообще, но по меньшей мере добиться того, чтобы она была составлена так расплывчато, чтобы оставалось неясно и до скончания веков служило предметов споров, что именно подразумевали ее составители. Фатальные последствия этой уклончивости заявят о себе позднее. Доводы антисионистов — тема для другой книги, и любая попытка их изложить поднимает такую бурю мутной воды, что сама становится неразумной. Эти доводы, пусть и ошибочные, были по меньшей мере понятными, хотя и ставили в тупик Бальфура. Ему казалось, что страхи ассимилиционистов, дескать, возвращение в Палестину «неблагоприятно скажется на их положении в странах, которые стали для них новой родиной»¹⁴, беспочвенны. Напротив, говорил он, «застарелые антипатии» сойдут на нет, если дать евреям «то, чем обладают все прочие нации: область проживания и национальный дом»¹⁵.