Библия и мировая культура

Главным испытанием жизни Исаака стало несостоявшееся жертвоприношение Авраама. Прием ретиценции — умолчания — не позволяет с достоверностью сказать, как удалось Аврааму связать Исаака: сделал ли он это, когда сын заснул, или Исаак добровольно согласился взойти на жертвенник? Однако религиозная традиция убеждена, что Авраам открыл всю правду сыну и тот добровольно взошел на жертвенник, целиком доверяя своему земному отцу и своему Отцу Небесному. Агада содержит множество эпизодов, демонстрирующих мужество и самоотверженность Исаака, преодолевающего страх смерти, исполненного любви к Богу и к своим родителям, особенной печальной нежности — к матери: «Взял Авраам дрова для всесожжения и возложил на Исаака — подобно тому, как возлагают крест на плечи человека, ведомого на распятие, взял в руки огонь и нож, и пошли дальше. Тут великий страх напал на Исаака. «Отец, — сказал он, — я вижу огонь и дрова; где же агнец для всесожжения?» «Тебя, сын мой, избрал Господь на жертву Себе», — ответил Авраам. И сказал Исаак: «Если так угодно Богу, да исполнится воля Его. Об одном только скорбит моя душа: что станется с матерью моей?» <…> И оба они, этот отец, готовый казнить собственного сына, и этот отрок, безропотно идущий на заклание, принялись за работу: делали помост из камня, складывали костер, высекали огонь. Авраам подобен был отцу, ведущему сына к венцу, Исаак — жениху, приготовляющему себе венчальный балдахин. «Скорее, отец! — торопил Исаак Авраама. — Спеши исполнить волю Господа и, смотри, хорошенько сожги меня, а пепел мой собери и отнеси к матери, — она сохранит его как память обо мне, казненном тобою. Ах, отец, отец! Что вы станете делать на старости, осиротелые и одинокие?» «Сын мой, — отвечал Авраам, — нам жить осталось недолго, и Тот, Кто доныне был утешением нашим, нас и впредь не оставит». <…> «Отец, — говорил Исаак, — ты знаешь, душа строптива; трудно ей расстаться с телом. Боюсь, как бы, увидев нож, занесенный надо мною, я как-нибудь не пошевельнулся бы, и жертва сделается несовершенной и неприемлемой. Так смотри, отец, хорошенько, по рукам и ногам свяжи меня. И матери, — продолжал он, — не говори, если застанешь ее стоящей возле колодца или на кровле, — она, упаси Бог, упадет и разобьется насмерть»»[211].

Через три года после смерти Сарры Авраам снаряжает своего домоправителя Элиэзера на родину предков, в Месопотамию (в Харран), чтобы он сосватал невесту для его сына (следуя указанию Божьему, Авраам не хочет, чтобы женой Исаака стала ханаанеянка, ибо обычаи ханаанеян слишком противны Богу). Так разворачивается эпическая история сватовства, занимающая всю 24-ю главу Книги Бытия. Прибыв в город Нахора, или Нахор[212], Элиэзер мудро останавливается у колодца и ждет, когда вечером, в положенный час, девушки города пойдут к источнику за водой. При этом он загадал, обращаясь за помощью к Богу Авраама: «И девица, которой я скажу: наклони кувшин твой, я напьюсь, и которая скажет: «пей, я и верблюдам твоим дам пить», — вот та, которую Ты назначил рабу твоему Исааку; и по сему узнаю я, что Ты творишь милость с господином моим» (Быт 24:14; СП). Понятно, почему так загадал преданный Аврааму его домоправитель: девушка должна быть не только красивой, но и доброй. К источнику приходит прекрасная Ривка (Ревекка), и все случается так, как загадал Элиэзер. По принципу эпической троичности, слова Элиэзера повторяются трижды: в первый раз — когда он загадал желание, второй раз — когда оно осуществилось, в третий — когда, войдя в дом родителей Ривки, он с восхищением рассказал им об этом. Ривка, не раздумывая, согласилась отправиться вместе с Элиэзером в далекий Ханаан, ибо интуитивно ощущала, что там ждет ее счастье, там осуществится ее предназначение.

Вспоминает Ревекка. А может быть, все это снится?
Может, только мерещится в зыбком полдневном бреду? —
В Ханаанскую землю невестой пойдешь ли, девица? —
И, себе удивляясь, она отвечала: — Пойду. —
И верблюды, качаясь, идут и вчера, и сегодня,
И холмы Ханаана уже показались вдали…
Загорелась звезда. Совершается воля Господня:
Раб везет Исааку невесту из отчей земли.

(Юлия Нейман. «Ревекка»

)