Библия ядоносного дерева

Я знала, что не следует возлагать надежды на «другие возможности». Лагерь «Арди» — тот самый, где держали Лумумбу и избивали до полусмерти, прежде чем отправить на настоящую смерть в Катангу. Интересно, испытает ли мой муж хотя бы маленькое утешение от этой крохи их общей истории? Мы знали других людей, включая одного из коллег Анатоля, которые уже в недавние времена сидели в лагере «Арди». Заключение в этом лагере называют растянутой казнью — главным образом потому, что заключенных там морят голодом. Наш друг рассказывал, что бывали периоды, когда ему давали лишь один банан на два дня. Многие камеры — одиночки, без света, канализации и даже дырки в полу. Ведра не выносят.

Мне сообщили, что я не увижу Анатоля, пока ему не предъявят обвинение. А потом это будет зависеть от самого обвинения. Я посмотрела на синий шлем, лежавший на столе, потом на непокрытую голову начальника, и мне нестерпимо захотелось, чтобы она взорвалась от силы моего гнева. Поскольку ему больше нечего было мне сказать, я поблагодарила его на изысканном французском и ушла. Помилуй меня, Отец Небесный, по множеству щедрот Твоих. В глубине души я жаждала разбить череп этого человека, чтобы его зловонные мозги разлетелись по окружающим дворам.

По крайней мере, Анатоль не гниет в кандалах под стадионом, твердит Элизабет, и я чувствую, что даже мое разбитое сердце готово согласиться, что это везение.

Никогда не чувствовала я себя такой одинокой. Мальчики, конечно, грустят, но Паскаль и Патрис в свои пятнадцать и тринадцать лет — уже почти мужчины и справляются с эмоциями по-мужски. А Марсель так растерян и сам нуждается в утешении, что он мне не подмога.

Мы сразу нашли дом, недавно освободившийся, семья жившего в нем учителя переехала в Анголу. Это далеко от центра, в одном из последних небольших поселений у дороги, ведущей в глубину страны, зато у нас есть одно преимущество: цветущие деревья вокруг и дворик, где можно выращивать овощи. Но мы теперь далеко от Элизабет и Кристианы, которая работает с утра до вечера, прибирая в полицейском участке и прилегающем к нему государственном магазине. Так что я лишена радости ежедневных разговоров с ними. Впрочем, даже Элизабет не совсем родственная мне душа. Она меня любит, однако плохо понимает и считает неженственной и, вероятно, нарушительницей спокойствия. Она может потерять работу из-за родственных связей с предателем.

Прежде я не отдавала себе отчета в том, что во всех отношениях настолько зависела от одобрения Анатоля и была настолько избавлена им от всякой ответственности, что в прошедшие годы могла позволить себе роскошь забыть, что я белая в стране черных и коричневых. Я была мадам Нгембой, с кем можно вместе посокрушаться на базаре по поводу высоких цен на фрукты, и матерью детей, которые проказничают вместе с их собственными. Обернутая, как ватой, своей конголезской кангой и заботами Анатоля, я чувствовала себя здесь, как дома. Теперь, без мужа, в незнакомой округе, я постоянно помнила, что моя белая кожа сияет, словно голая лампочка. Соседи относятся ко мне уважительно, но сдержанно. Если я спрашиваю дорогу куда-нибудь или пытаюсь поболтать о погоде, они нервно отвечают мне на ломаном английском или французском. Разве они не замечают, что я заговорила с ними на лингала? Не слышат, как каждый день я кричу через забор сыновьям на привычном соседкам языке простых местных женщин? Похоже, вид моей белой кожи лишает их здравомыслия. Когда я иду по базару, громкие разговоры прерываются и меня сопровождает нечленораздельное бормотание. Все вокруг знают, что́ случилось с Анатолем, и, уверена, сочувствуют — они так же ненавидят Мобуту и хотели бы быть хоть наполовину столь же храбрыми, как мой муж. Но в то же время они не могут не учитывать его белокожую жену. Об иностранцах им известно лишь одно: то, что они сделали с их страной. В общем, я отнюдь не укрепляю репутацию Анатоля в их глазах. Наверное, они считают меня той слабостью, какая его и погубила.

Я сама не могу отделаться от этой мысли. Где бы Анатоль находился сейчас, если бы не я? Все равно играл бы с огнем, конечно, он стал революционером до того, как встретился со мной, но, возможно, не был бы пойман. Не покидал бы дважды страну, уступая моим мольбам и причитаниям насчет стареющей мамы и вкусных бифштексов. Наверное, у него и паспорта-то не было бы. А ведь именно по паспорту Анатоля и нашли.

Но с другой стороны, где были бы тогда наши дети? Вот вопрос, к которому постоянно возвращаются матери. Нет, не может он сожалеть о браке, который явил ему и Африке Паскаля, Патриса и Мартина-Лотера. Наш союз был трудным для нас обоих, а какой союз не труден? Супружество — долгая дорога компромиссов, многочисленных и серьезных. Всегда существует вероятность, что одну программу действий поглотит другая, скрипучее колесо порой буксует. Однако разве наша совместная жизнь не дает миру больше, чем дали бы наши жизни порознь?