Библия ядоносного дерева

Мы с мамой смотрели на него, ожидая страшного атомного взрыва. Папа открыл и закрыл рот, как в немом кино произносят «Что?!» или «О-о-о!!!», и шея его сделалась багровой. Потом он замер — можно было даже услышать, как противный мангуст Руфи-Майи сновал под столом, ожидая, что кто-нибудь что-то уронит. Затем выражение папиного лица изменилось, и я сообразила, что он собирается применить тот особый тон, который часто практиковал на членах своей семьи, собаках, написавших в доме, и дебилах, — когда произносил слова, означавшие нечто абсолютно невинное, но голосом давал понять, что речь идет совсем о другом. Отец заявил Анатолю, что уважает и ценит его помощь (имея в виду: довольно с меня твоих дерзостей, Бастер Браун), но разочарован его детским восприятием Божественного промысла (имея в виду: вы такой же пустозвон, как все остальные) и напишет проповедь, которая разъяснит все недоразумения. Потом отец объявил, что на сегодня разговор окончен и Анатоль может считать себя свободным выйти из-за стола и покинуть дом.

Что Анатоль и сделал незамедлительно.

— Это представляет все в новом свете, не так ли? — произнесла мама в наступившей тишине.

Опустив голову, я счищала объедки с еще остававшейся посуды — кроме большого блюда с незабудками, стоявшего посередине стола, до него я не смогла бы дотянуться, не пересекая опасной зоны папиного атомного взрыва.

— Интересно, а в каком свете, ты думала, это все должно было представляться? — ответил он маме тем самым особым тоном, предназначенным для собак и дебилов.

Она отвела волосы от лица и, улыбаясь отцу, потянулась за фарфоровым блюдом.

— Ну, прежде всего, сэр, вам с милостивым Господом не следует в ближайшие полгода рассчитывать на какие-либо грозовые разряды!

— Орлеанна, заткнись! — заорал он, схватив ее за запястье и выдернув блюдо у нее из рук. Высоко подняв, отец с силой шарахнул им по столу, расколов надвое. Меньший обломок перевернулся в падении, и сок почерневшего банана капал с него на скатерть, словно кровь. Мама стояла, бессильно протянув руки к блюду, будто хотела смягчить его оскорбленные чувства.

— Ты начала слишком привязываться к этому блюду, думаешь, я не видел?

Она промолчала.

— Я надеялся, что ты перестанешь растрачивать свою любовь на бренные вещи, но, вероятно, ошибся. Мне стыдно за тебя.

— Ты прав, — тихо промолвила мама. — Я слишком любила это блюдо.

Папа не из тех, от кого можно отделаться простым извинением. Со злобной усмешкой он спросил:

— Перед кем ты вознамерилась покрасоваться со своей скатертью и обожаемым блюдом? — Слова он произносил с отвращением, будто говорил о тяжких грехах.

Мама стояла перед ним, весь свет померк в ее лице.

— А твоя жалкая стряпня, Орлеанна? Путь к сердцу молодого негра лежит через его желудок, ты на это рассчитывала?

Ее светло-голубые глаза сделались пустыми, как порожние миски. Невозможно было догадаться, о чем она думает. Я часто наблюдала за папиными руками, чтобы узнать, куда он ими выстрелит в следующий момент. Но мамины напоминающие мелководье глаза хотя и смотрели ему в лицо, на самом деле его не видели.

Наконец отец с обычным презрением отвернулся от нас, направился к письменному столу и сел за него, оставив нас в тишине, еще более глухой, чем прежде. Полагаю, он принялся за обещанную проповедь, которая должна была разъяснить все недоразумения. А поскольку не кто иной, как Анатоль стоит рядом с папой и переводит проповеди на местный язык, уверена, он рассчитывал, что именно Анатоль и станет первым из его детски наивной, пустоголовой паствы, кого осенит чистый Свет Божий.

Ада Прайс

Ходить учусь. Я и Тропа. Длинная одна — Конго.

Конго — одна длинная тропа, и я учусь ходить.

Это название моего рассказа. Туда и обратно. Манене — это тропа: манене ененам, амен. На длинной конголезской манене Ада учится ходить, аминь. Однажды она едва не осталась на ней. Как Даниил, вошла в ров со львами, не обладая, однако, чистой и непорочной душой Даниила. Ада приправлена ароматами порока, что улучшает вкус еды. Чистые и непорочные души, вероятно, пресные и оставляют горькое послевкусье.

Папа Нду сообщил новость о моей гибели. Папа Нду — вождь Киланги и того, что находится за нею во всех направлениях. За его очками и странными одеяниями скрывается впечатляющая внешность: лысая голова и огромный треугольный торс, как у громилы из потешного комикса. Откуда он вообще мог узнать о существовании такого персонажа, как я, — маленькой белой девочки-калеки, как меня называли? Тем не менее, узнал. В тот день, когда папа Нду нанес визит нашей семье, я гуляла одна и уже возвращалась от реки домой по лесной тропе. То, что он явился к нам, было удивительно. Папа Нду никогда не приложил ни малейшего усилия, чтобы повидаться с моим отцом, напротив, всячески старался избегать его, хотя порой присылал нам весточки через Анатоля, своих сыновей и других мелких «послов». В тот день все было по-иному. Он пришел, узнав, что меня съел лев.