Библия Раджниша. Том 4. Книга 1

Весь этот журнал полон секса, но мы сами являемся состоянием секса. Даже Плейбой пишет против меня! Я хотел бы знать — в каком же, действительно, странном мире мы живем! Но я знаю, почему Штерн, или Плейбой, или другие журналы, подобные этим, третьесортные и эксплуатирующие сексуальность человека… они продаются миллионными тиражами. Продаются почти два миллиона экземпляров Штерна, и установлено, что каждый экземпляр читают по крайней мере восемь человек; это значит — шестнадцать миллионов человек.

Почему они должны быть против меня? А они против меня почти шесть или семь лет. Причина в том, что если я добьюсь успеха, то эти журналы должны закрыть свои офисы. Они живут за счет подавления. Это простая логика, поэтому они против меня.

Священники, выступающие против секса, против меня, и люди, которые используют секс для эксплуатации — Плейбой, Штерн и еще тысячи журналов в мире, — они также против меня! Вот странно, ведь они не выступают против папы; нет ни одной статьи против папы. Плейбой должен быть против папы, который постоянно порицает секс. Но нет.

Там свойственная им логика: чем больше папа порицает секс, чем больше он подавляет секс, тем больше продается Плейбой.

Только в моей коммуне никто не будет интересоваться Плейбоем или Штерном — кого они волнуют? Если я добьюсь успеха, то все эти порнографические журналы, литература и кинофильмы просто обязаны исчезнуть. А ведь в них вложены огромные капиталы, поэтому все они будут сопротивляться мне — и они будут противостоять мне и порицать меня во имя секса так, как будто я распространяю сексуальность!

Если кто-то и распространял сексуальность, так это, должно быть, ваш Бог. Я не имею ничего общего с этим. Он продолжает рождать детей с половыми гормонами. Он должен прекратить это! Он должен прислушаться к папе. И эти журналы тоже не против Бога, ведь это именно Он обеспечивает им весь рынок. Папы и священники, все они находятся в глубоком заговоре. Все они, вместе взятые, против меня, так как я просто стараюсь испортить их игру.

Но с самого начала у меня была такая привычка портить игру людей. Если они играют в футбол, я просто возьму футбольный мяч и убегу, и вся команда бежит за мной. Однажды, когда я пришел домой, я немедленно пошел на террасу и запер дверь. Затем мой отец, моя мать и остальные стали стучать в дверь: «Верни их футбольный мяч. Почему ты постоянно забираешь чей-то футбольный мяч, чей-то волейбольный мяч? Там — вся команда, и они очень рассержены и обливаются потом. Две мили они бежали за тобой».

А я говорил: «Это потому, что я не могу выносить никаких глупостей. Где бы я ни увидел, что происходит что-то идиотическое, я останавливаю это».

«Вот эти люди просто бросают мяч на другую сторону; другая сторона бросает мяч им обратно. А я не могу это вынести. Я просто проходил мимо. Я не специально пришел туда, чтобы смотреть, чем занимаются эти идиоты… Они должны поблагодарить меня».

Мой отец говорил: «Если они хотят делать что-то глупое, пусть делают. Почему ты вмешиваешься? Ты не должен портить чью-либо игру».

Я, бывало, портил и игру своего отца. Он был хорошим шахматистом и обычно играл с одним мусульманином, стариком, от которого до сих пор приходят письма. Ему сейчас больше ста лет. Он был другом моего деда — Абдул Баба. Когда Индию разделили, он переехал в Пакистан, так как его сын, дочь и кто-то еще поехали туда. Он не был счастлив от того, что уехал, — он уезжал, плача и рыдая, — но все уезжали, и они не хотели оставлять старика, поэтому они взяли его с собой. Но он постоянно писал оттуда письма.

За свою жизнь я получил миллионы писем, но ни одно письмо не было таким нежным, как от этого старика. Его письма все еще приходят сюда, и как раз несколько дней назад от него пришло письмо. Он постоянно пишет «Бете» — то есть «сын мой». На хинди бета означает «сын мой», но, когда вы пишете «бете», вы вкладываете в это всю свою любовь. «Бета» означает просто «сын мой». В английском языке нет ничего, что могло бы сравниться с «бете». Лишь небольшое изменение, и «бете» превращается в «мой любимый сын» — и даже во что-то большее, во что-то еще, что нельзя перевести.

Он продолжает писать: «Сейчас мне больше ста лет, мое единственное желание — увидеть тебя еще раз перед тем, как я умру». Он приехал в Индию, когда умер мой отец, но поскольку он — хаджи… Он совершил паломничество в Мекку, которое называется хадж, а тот, кто совершает паломничество, тот получает титул хаджи. Необходимо, чтобы каждый мусульманин по крайней мере один раз в жизни отправился в Мекку, иначе его не допустят в рай.

Но если вы были в Мекке, тогда вы — хаджи и должны следовать некоторым правилам. Вы не можете говорить что-нибудь лживое и многое другое. Он не имел представления о том, что мой отец был со мной в Пуне, поэтому он получил разрешение от индийского правительства поехать в Гадавару, на родину моего отца, — разрешение было только на посещение Гадавары.