Библия Раджниша. Том 4. Книга 2

В этом случае в это «как» вовлекается работа ума — способы, приемы, стратегия. Уже и отдых забыт, вы полностью вовлечены в процесс поиска способов; а их тысячи. Но для того, чтобы отдохнуть, эти способы не нужны. Отдых — это просто решение: вы захотели отдохнуть, вы отдыхаете.

Если вы хотите закрыть глаза, закрывайте. Разве вы спрашиваете, как это надо делать? Если вы хоть раз зададите себе такой вопрос, то несомненным будет одно: вы никогда больше не сможете закрыть глаза. Вы можете изучить тысячи разных способов, но вы больше никогда не сможете закрыть глаза. Если вы хотите закрыть глаза, закрывайте; это просто естественная способность. Отдых — это естественно. Напряжение ненормально.

В мире нет «людей». Вот что пытался найти Дионисий — человеческое лицо, — но он видел только маски. Он искал индивидуальности, но видел только личности. Он везде видел лицемеров, но ни одной подлинной индивидуальности.

А почему он хотел найти человека? Причина была все та же: он хотел что-то сказать. Но кому говорить? Кто-то ведь должен слушать; иначе ваши слова будут обращены стенам.

Многие годы я обращал свои речи стенам. Где-то году в 1950, когда я впервые вошел в радиостудию для записи лекции… Они хотели транслировать ее по всей Индии, сделать радиопередачу, потому что я тогда был очень молод, а директор радиостудии слышал меня в университетских дебатах. Он не мог поверить в то, что я говорил, поэтому пригласил меня в студию записать любую тему, какую я предложу.

Очевидно, он волновался, потому что я находился в студии впервые. Мне никогда не доводилось говорить перед микрофоном в пустой комнате, поэтому он сказал: «Вам будет немного не по себе, раз или два так поначалу бывает. Это случается со всеми, поэтому не стоит волноваться».

Я сказал: «Я не буду испытывать ничего подобного, потому что я уже читал лекции стенам».

Он спросил: «Что вы имеете в виду?»

Я сказал: «В тот день, когда вы слушали меня, это произвело на вас впечатление, поэтому вы и пригласили меня сюда; для вас там были люди, для меня — только пустые скамьи. Люди куда-то исчезли. Их там не было. Зал был абсолютно пуст; только одни стены. Поэтому не стоит волноваться».

Он подумал, что я немного свихнулся, но сказал: «Хорошо, работайте. Я буду наблюдать за вами снаружи и подам сигнал, когда начинать и когда заканчивать».

Я сказал: «Не волнуйтесь. Просто скажите мне время, и я сам начну и сам закончу, иначе, стоя в окне — в него было вставлено стекло — и делая знаки, вы будете мне только мешать. Не беспокойте меня. Просто скажите время, когда я должен буду начать. Десять тридцать? Я начну в это время. В десять сорок я остановлюсь. Не беспокойтесь».

Он наблюдал снаружи и был очень озадачен, потому что все выглядело так, как будто я говорил с людьми, как говорю с вами! Он записывал на радио многих ораторов, но никогда не видел, чтобы люди жестикулировали и вели себя, как перед публикой.

Когда он вошел, он сказал: «Что вы делали?»

Я сказал: «Вопрос не в том, есть ли там люди или нет — их там никогда и не бывает. А без жестов я говорить не могу. Бели вы будете держать мои руки, я не смогу сказать ни слова, потому что в свои лекции я вкладываю не просто часть себя, я вовлекаю все мое существо. Участие моих глаз, моих рук, участие всего тела. Все мое тело говорит, поддерживает то, что я говорю словами».

Он сказал: «Я не понимаю вас, потому что вначале вы сказали, что всегда читали лекции стенам. Этим я был озадачен. Но когда я увидел вас говорящим, я увидел, что вы говорили с людьми. Я даже заглянул в комнату посмотреть, есть ли там кто- нибудь».

Я говорил, многие слышали, немногие слушали; и мало- помалу я выбирал тех людей, которые имели способность слушать. И теперь я говорю только тем, кто слушает. Теперь же я говорю не со стенами, я говорю с людьми.

Но задававший вопрос спрашивал, должно быть, о внешнем мире, о великом мире вокруг нас. С ним ничего нельзя сделать, никаким образом; эти люди не знают, как слушать. Я говорил с ними — я вовсе не пессимист — на протяжении тридцати лет я непрерывно боролся с ними, но, кажется, никто не слушает.

Мало-помалу я начал отбирать своих людей, и, отбирая, я стал посвящать их в санньясу, так что я мог распознавать их и знать, кто они. Я начал давать им имена, какие я сам мог запомнить, потому что мне трудно запомнить всевозможные трудные имена со всего мира. Истинной причиной было просто дать имена, которые я смог бы запомнить; иначе было невозможно. Здесь люди почти изо всех стран, всех языков: невозможно запомнить их имена.

Но когда я сам даю вам имя, это совсем другое дело. Когда я даю вам имя, я даю его по определенным причинам, за определенные качества, которые я вижу в вас, за определенные возможности, которые я вижу в вас, за определенные черты характера, которые присущи вам, — и все это становится взаимосвязанным.

Имя, которое я даю, знакомо мне, его смысл мне известен. Его смысл и ваш образ жизни, характер, возможности — все становится взаимосвязанным. Мне становится легче запоминать вас; иначе это очень трудно, почти невозможно.