Библиологический словарь

Евангелие в толковании Ш. Развивая идеи Гегеля, Ш. пришел к обоготворению человека, положив начало лево–гегельянскому направлению в философии. По собств. словам Ш., он предпринял критич. анализ Евангелий не столько для выяснения историч. истины, сколько для утверждения «истинной и непреходящей сущности христианства» (к–рая сводилась для него к человекобожию). Заслугой Ш. явилось то, что он разрушил попытки старого рационализма (*Паулюс и др.) изгнать из Евангелий чудесное. Оно, по Ш., органически связано с повествованием евангелистов. Однако вся ценность его аргументации уничтожается, когда он объявляет *чудеса вымыслом, возвращаясь тем самым на позиции рационализма. Согласно его априорному утверждению, все реальные факты «суть факты естественного порядка», и «даже самый выдающийся человек всегда был только человеком». Поэтому «в большей части евангельских рассказов» содержится не подлинная реальность, а «собрание мессианических идей того времени». В первой книге Ш. рассматривает их как стихийно возникшие мифы о Божественном Человеке, а во второй — уже допускает элементы преднамеренного обмана. Саму мысль применить концепцию мифа к Библии Ш. заимствовал у *Де Ветте, но придал ей специфич. характер. «Мифы о Христе», по его гипотезе, имеют один гл. источник — ветхозав. *мессианизм. «Как только сперва ограниченное число, а потом все более и более возрастающее число верующих признали в Иисусе Мессию, они убедили себя, что все предсказания и все образы Ветхого Завета с тем смыслом и аксессуарами, к–рые связывало с ним толкование раввинов, должны были найти свое исполнение в Иисусе». Скрупулезная критика евангел. текста подчинена у Ш. одной цели: показать, что сказания о Христе отражают гл. обр. мессианские верования той эпохи. Однако а) Ш. не был в состоянии доказать, что мессианские пророчества в принципе не могли исполниться; б) в его время сведения о мессианских верованиях оставались отрывочными и неполными, что не позволяло строить на них убедительную систему аргументации (Ш. часто обращался к постхристианским памятникам *иудаизма, к–рые далеко не всегда отражали верования евангельского и *междузаветного периодов); в) сам Ш. вынужден был признать, что жизнь Христа «нисколько не отвечала национальным упованиям, под нек–рой властью к–рых находились даже самые передовые ученики».

Его метод отыскивания в каждом евангельском сказании отзвуков мессианских идей был порочен в корне, ибо позволял объявлять любой из рассказов мифом на основе поверхностных и спорных аналогий. Так, находя в Евангелиях нечто, хотя бы отдаленно сходное с мессианскими пророчествами, он вычеркивал это из евангельской истории как миф. Приведем неск. примеров аргументации Ш.

По его мнению, рассказ о преследовании Иисуса в детстве — миф, т. к. смертельной опасности в детстве подвергался Моисей. Прототипом сказания о приходе Отрока Иисуса в Храм послужил рассказ о детстве прор.Самуила. Иисус был искушаем в пустыне, но это миф, поскольку искушениям подвергались Авраам, Моисей, Давид. Рассказ о призвании учеников и сказания об исцелениях заимствованы из легенд об Илие и Елисее. Сообщение о самоубийстве Иуды не может быть историч., т. к. во 2 Цар 17:23 сказано, что советник Авессалома Ахитофел повесился. Нетрудно заметить, что, используя подобные аналогии, можно «мифологизировать» любое жизнеописание.

Т. о., экзегеза Ш. предоставляла простор для самого грубого произвола. Но и допуская его, критик оказывался перед неразрешимыми для него проблемами. Ни ВЗ, ни народно–раввинистич. мессианизм не знали Мессии–Проповедника, Мессии распятого и воскресшего. Для Ш. Иисус был рядовым учителем, галилейским раввином, имевшим мессианские притязания. Во второй книге он признал, что в Нем было нечто значительное, производившее впечатление на современников. Но это не может объяснить того грандиозного духовного переворота, к–рый совершился в судьбах народов благодаря евангел. событиям. Почему именно вокруг этого Учителя сложился столь мощный «миф», способный изменить русло истории? Подобные вопросы остаются у Ш. без ответа. Сама его попытка реконструировать евангельские события повисает в воздухе, т. к. большинство из них он объявляет мессианским мифом. Ему оставалось лишь вновь апеллировать к «идее Христа», к «идеальному

человеку», к–рый представляет ценность, «даже если бы совсем не существовало исторического Христа». В последней же своей книге Ш. отказывается и от ценности этого образа во имя культа нем. государственности, науки и прогресса.

Несмотря на свой деструктивный характер, работы Ш. косвенным образом содействовали развитию новозав. науки. Он обратил внимание экзегетов на мн. *противоречия и *трудные места в Евангелиях, что вызвало к жизни новые исследования христиански мыслящих библеистов. Следует отметить генетич. связь между идеями раннего Ш. и воззрениями *Бультмана.

 Streitschriften zur Verteidigung meiner Schrift uber das Leben–Jesu, Bd.1–3, Tub., 1837; Gesammelte Schriften, Bd.1–12, Bonn, 1876–78; в рус. пер.: Чудеса Христа, СПб., 1907.