Библиопсихология. Библиопедагогика. Библиотерапия

В неадекватности писательского и читательского творчества, как считает ученый, заложен коренной вопрос библиопсихологии. Этот вопрос, на который меньше всего обращают внимание, нуждается в осмыслении раньше других, ибо все другие – производные от него. Отсюда Рубакин делает вывод: «Первое и центральное место в библиопсихологических исследованиях должно занять изучение тех действий, влияний, раздражений, которые оказывают печатное, рукописное или устное слово на читателя и слушателя». То, что у нас преимущественно изучается писательское творчество, т. е. сам текст той или иной книги, без учета его влияния на читателя, он считает большой ошибкой, которая, в частности, присуща изучению литературы в школе. (Не она ли привела нынешних школьников к отторжению от чтения программных произведений?) Вот как поясняет это Рубакин: «В настоящее время (добавим – и сегодня. – И.Т.) обыкновенно делают так: прежде всего изучается произведение автора, по ним исследуется сам автор, а что касается до читателя и чтения, все это оставляется за пределами литературы, ее истории и теории, тогда как с библиопсихологической точки зрения помимо изучения читательства совершенно невозможно изучать объективно ни истории, не теории литературы». С точки зрения психологии чтения должно изучаться взаимодействие трех факторов: читателя, книги и писателя, где на первом месте стоит читатель, на втором – произведение и на третьем – автор.

Другим коренным вопросом библиопсихологии в концепции Рубакина является утверждение о том, что книга не есть передатчик авторских переживаний читателю, а возбудитель в читателе собственных переживаний. Эта мысль проходит красной нитью не только через «Психологию читателя и книги», но и через многие другие труды Рубакина. Вот что он писал, например, еще в 1911 году в «Письмах к читателям о самообразовании»: «Всякое слово есть прежде всего орудие возбуждения мысли и лишь затем – орудие передачи ее. Слыша из других уст какое-либо слово, человек связывает с ним свои собственные запасы – те, какие уже имеются в его голове, а вовсе не те, какие были в голове сказавшего это слово». И еще: «Самая суть чтения заключается вовсе не в воспринимании чужих знаний, чужих идей, чужих настроений из читаемой книги, а в переживании своих собственных . Самая суть в переживаниях читателя, а не в содержании и не выкладывании души писателя». Ту же мысль, но другими словами, он высказал в работе «Практика самообразования», говоря о главном значении книжного влияния. Это влияние, по его словам, «не столько в том, что читатель выносит из книги, сколько в том, что он сам переживает во время ее чтения, – и в том, что он передумывает, читая ее, в том, какие чувства, настроения, стремления, мечты и т. д. зарождаются при этом в читательской душе и стремления к каким именно действиям».

Особое место в теории Рубакина занимает вопрос об отношении творческого чтения к жизни. Ученый считал, что высокое художественное произведение заставляет читателя волей-неволей думать над жизнью, оценивать не только людей, но и сам способ оценки, размышлять об основных вопросах жизни, о ее значении, о ее цели, смысле, правде и неправде и т. д. Он был не сторонник такого взаимоотношения с книгой, когда читатель «посиживает, да почитывает». Широко известны его слова «Чтение – только начало. Творчество жизни – вот цель». Эту мысль в разных вариантах он неоднократно повторяет. Вот некоторые из этих вариаций: «Главная суть книги – в жизни, а не в книге», «Мы не к книге, а к жизни зовем наших читателей». В книге «Практика самообразования» на вопрос «что значит творчество жизни?» ученый так отвечает: «Это значит проявление живой, мыслящей, чувствующей души вовне». Вместе с тем Рубакин отмечает: «Читать наилучшие книги – еще не значит осуществлять их идеи, указания и объяснения на практике». Это только первые шаги в процессе претворения их в жизнь, своего рода «приоткрывание дверей». Чаще всего между смыслом слов и обозначаемой им реальностью имеется разрыв. Здесь много зависит от качества самого процесса чтения.