Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)

За окнами по-прежнему мела поземка. Поезд шел медленно. Иногда стоял, пропуская вперед фронтовые эшелоны с техникой, с теплушками, набитыми пополнением — молодыми и не очень молодыми солдатами. Из распахнутых дверей высовывались красноармейцы в зеленых бушлатах. Командиры и комиссары — в полушубках. Директивы товарища Сталина соблюдались строго, не было исключения на перегонах даже поезду наркома. На душе у меня стало тоскливо: почему я не попала на фронт? Я отчетливо понимала, что судьба моя висит на волоске. Именно тогда я дала себе зарок: если только Бог спасет меня от расправы, я сделаю все, чтобы люди узнали подлинную сущность наркома Лаврентия Берия.

Мне не стыдно признаться и в другом: да, я комсомолка (а это слово было для меня не пустым звуком), но я встала в этом тесном купе на колени и молилась Богу со слезами на лице, и била поклоны, и просила у него милости.

Днем я задремала тревожным чутким сном, сидя на заправленной полке, кутаясь голым телом в накинутое платье. Очень хотелось есть. Ощущалась слабость. Были даже какие-то видения: черный липкий паук ползает по мне, и я никак не могу его стряхнуть.

Очнулась опять от звона стаканов, от разговоров в соседнем купе. Сначала произносились тосты: «За отца родного, товарища Сталина! За Родину! За Победу! За здоровье наркома…» Наверное, водки было много. Кто-то хвалил свежую говядину — по карточкам такую не дают. А потом Лаврентий Павлович (он заметно был во хмелю) сказал:

— Где этот русский парень из роты охраны, поэт. Возьмите у старика Вано гитару, и пусть он нам споет свои стихи.

Хрипловатая песня простуженного красноармейца наркому понравилась. Он захлопал в ладоши. Один куплет запомнился и мне:

Скачет Терек, как джигит —
На лихом коне,
Ты, кавказец, помоги
Разобраться мне.
Почему характер твой,
Как у Терека весной…

Красноармейцу налили стакан водки и выпроводили за дверь.

Потом слышно было как кто-то плясал лезгинку. Кто-то азартно подбадривал:

— Асса! — И подсвистывал.

Потом, видимо, настроение у Лаврентия Павловича испортилось, потому что собутыльники вдруг затихли.

— Хозяину плохо!

Пытались понять, отчего. Я с ужасом услышала, как полковник Саркисов, поскрипывая сапогами, осторожно спросил:

— Может, что-то веселое надумать с этой русской девкой?

Нарком не ответил.

— Не пора ли пустить ее по кругу? Я это заслужил первым.

Кто-то в угоду засмеялся, однако вновь стало тихо:

— Нет, Саркис, пока не будем пускать по кругу, твердо сказал нарком. — Где мы еще в дороге найдем такую куколку?

— Не найдем! — согласился кто-то.

— Ну, это как хозяин, так и мы, — нашелся полковник Саркисов. В голосе его было разочарование.

Постепенно шумное застолье в купе за стенкой угасло. По движению воздуха чувствовалось, что там проветривают помещение. А ближе к обеду пришел за мной толстый и старый парикмахер Вано и бесцеремонно, как ребенка, взял за руку.

— Пойдем, — тихо произнес он. — Примешь душ, переоденешься…

Никогда не забуду эти минуты блаженства. Теплая, как парное молоко, вода придала силы. Я будто заново родилась. Толстый Вано порылся в шкафу. Там на крючках висело множество чьих-то платьев, сорочек с тесемочками. В ящиках было полно туфель, резиновых бот и другой женской обуви. И старик Вано нашел что-то подходящее: шелковую светлую сорочку и добротное платье — голубое с белым горошком.

— Вот это, пожалуй, будет как раз, — сказал он. И даже нашел однотонный поясок. И кожаные тапочки, тоже моего размера. Глазомер у Вано был отменный.

— Теперь нада тебя покормить, а то вон как живот подвело, — кивнул он. — Начальство не догадается покормить. А сытый голодному не товарищ.

Он открыл ножом стеклянную баночку рыбных консервов и оторвал кусок белой мягкой лепешки.

— Это лаваш. Ты никогда такой не ела.

И, погладив меня отечески по мокрым волосам, вдруг воскликнул:

— Господи! Лишь бы дьявол не унес твою душу!

И растерянно засуетился, заваривая чай.

Я жадно ела консервы с лепешкой и запивала горячим сладким чаем. Конечно, торопилась, и на меня, наверное, смешно было смотреть. Но Вано, деликатно отвернувшись к окну, украдкой наблюдал за мной и, вздыхая, покачивал головой.

— Совсем дитя! — вырвалось у него. И снова загрустил. Что-то этот добрый старый кавказец не договаривал. И еще… Откуда и почему в его шкафу столько женского платья, обуви? Чья это одежда? Кто носил ее?

Я понимала, что лучше ни о чем не спрашивать. И не думать о том, что со мной будет. Нынешний день — мой, и слава Богу.

И все-таки я не утерпела, доверилась старому кавказцу. Вопрос даже самой показался несдержанным:

— Что это он, нарком, персидский шах, если у него столько жен? Тут одежда, а где люди?!

— Э-э! — замахал руками Вано. — Много в жизни лучше не знать, целей будешь. Мы маленькие люди, наше дело смотреть на жизнь вот так!

И он глянул на меня сквозь пальцы.